– В общем, я про бесчувственность.
– Так, – повторил профессор.
– Вы же давно работаете в этом направлении – не могли бы вы рассказать, как, по-вашему, изменилось в целом это направление?
– Какое? Бесчувственность?
– Да, вернее… – Рэдмонд чуть волновался, все-таки перед ним стоял удивительный человек. – Насколько человек стал, возможно, более бесчувственным? Или менее?..
– Ну, это смешно, – сразу отрезал Кроне. – Как он может стать менее?.. Это все равно что превратиться обратно в обезьяну, – эволюция назад.
– Да, я понимаю, – Рэдмонд признал, что сказал лишнее по волнению. – Тогда… он стал более бесчувственным?
– Я думаю, что да.
Дальнейших объяснений не последовало.
– Хорошо, – старший планировщик, не готовый к такому ответу, замешкался, чуть потянул время. – Тогда… Вы считаете, что человек, ввиду этого, в очень высокой степени является машиной?
Кроне вновь ответил утвердительно.
А Рэдмонду пришлось опять на ходу додумывать вопрос. И тогда он решился:
– Просто понимаете… в нас всех очень сильно обычное понимание машины. Хотя она считается универсалией, – а сейчас тем более! – но нам еще тяжело спроецировать это понятие на человека. Если же бесчувственность – это главная характеристика человека как машины, то почему мы тогда к ней так привыкли? Тоже ведь универсалия…
– Ну?
– Вот я и прошу у вас дозволения объяснить, как она так быстро утвердилась, за счет чего…
Кроне оборвал его:
– Она не утверждалась при мне!
– Но вы развивали ее. Я имею в виду то, что рассказывают про ваши осложнения…
– А, осложнения! Что же вам непонятно? Судя по всему, вам знаком этот период.
– Да, конечно. Но я хочу понять, что способствовало этому развитию. Наверно, человек почувствовал себя более бесчувственным? Более – машиной?..
Кроне жестом показал, что понял. Старший планировщик оказался на удивление логичен, пришлось впервые задуматься. Наконец он объяснил, что самое первое упоминание о бесчувственности и, следовательно, утверждение он – да и никто – не может передать, так как этот факт, похоже, не был никак зафиксирован или сформировался независимым, то есть природным, путем. Но, видимо, то утверждение было настолько сильным, что сразу всеми было принято как универсалия. Или – люди просто по природе своей почувствовали, что это так. В ситуации же с нынешней главной идеей, видимо, само утверждение пока ощущается слабее.
Рэдмонду Стаю не понравилось такое объяснение. Он в нем многое не понял – и первое, что не понял, вынес на вопрос:
– Почему тогда его забыли, то первое утверждение? Говорят, что вы своими теоретизациями почти вернули понятие!
– Ну, это неправда. Преувеличение.
– Но его же так резко развили!..
– Это уж я постарался, – улыбнулся Кроне. Эта была такая улыбка, которая говорила о том, что на самом деле «постарались» многие.
Рэдмонд все равно не понимал. Он что-то еще разволновался и даже повысил голос:
– Как-то все равно непонятно. Может, человек тогда и машиной себя более чувствовал?
– Это вы к чему?
– Да, теперь же звездолеты появятся. Машин станет меньше. Отождествление прекратится…
– Я что-то вас совсем не понял, – заявил профессор.
– Получается, человек, возможно, стал… менее бесчувственным?
Кроне замахал руками.
– Вы что? Коллега!! – профессор готов был прийти в бешенство.
А Рэдмонд уставил глаза в небо – и потом, через пять секунд, воскликнул:
– О, я понял! – потом чуть спохватился: – Как вы думаете, профессор, а человек точно бесчувственен?
