Мы вместе рисовали стенгазету. Был вечер, сумерки, огромная пустая квартира, горка фантиков от ирисок. И желание пооткровенничать. Воровайке давно хотелось кому-то открыться, она была одинока и недоверчива. Воровайка многого боялась. Она боялась насмешек, мальчишек, мужчин в лифте, бродячих собак, отравленных конфет, группировщиков, колдунов, двоек, черной руки, живых мертвецов, лесных муравьев, ядерной зимы и своих родителей. Еще боялась растолстеть, покрыться прыщами, заболеть раком, потерять часы и не выйти замуж до двадцати лет. Но больше всего она боялась того, что вот сейчас, сию минуту у нее есть что-то хорошее, а потом этого не будет. Никогда.
– Хочешь, что-то покажу? – таинственным шепотом.
– Хочу.
– Только никому не говори.
– Хорошо.
– Не скажешь? Поклянись.
– Клянусь.
И я сдержала клятву. Никто никогда так и не узнал – кто был воровайкой.
Она поставила на стол обувную коробку. Свет настольной лампы выхватывал ее из полутьмы, словно это был ящик фокусника на сцене.
– Смотри.
Все было там. Английский конспект, методичка, чехол от очков, синий бант, пластмассовая линейка, поломанный циркуль, резинка для волос, сигаретная пачка, варежка…
– Ой, моя варежка.
Воровайка смутилась.
– Возьми. Извини.
Я не знала, что и думать. Забирать варежку было как-то стыдно. Да и ее пару я давно посеяла.
– Это все не очень-то нужные вещи, – рассуждала воровайка, нежно перебирая свои сокровища. – По ним никто не станет долго горевать. А если бы горевали – я бы вернула, честно! И… это ведь не деньги. Вот деньги брать – это настоящее воровство, я таких воров ненавижу…
– Но почему? – в пустой квартире вопрос прозвучал слишком громко, слишком грубо.
Воровайка еще больше смутилась и пожала плечами.
– Просто все это вещи хороших людей. Все эти люди очень хорошие, понимаешь?
Я кивнула.
– А вдруг они потом уйдут, уедут или… историк наш, он же старенький. А так у меня будут… кусочки.
С утра уроков не было. Мы толпились возле школы – радостные, неспокойные, отсыревшие. В воздухе висела вода – не дождь, не туман, а мелкие теплые живые капельки, быстро оседающие на ресницах и волосах. По асфальту шоркали десятки резиновых сапог. В теплом весеннем воздухе все звуки звучали резко, пронзительно, как со сцены. Пахло водой, землей и тополиными почками.
На крыльцо вышла завуч, посмотрела на бесконечно-сумрачное небо и опустила глаза на нас. Подумала. Запахнула видавшую виды рабочую куртку.
– Ребята, может, не пойдем? Может, лучше на уроки?
– Не-е-е-е-ет!!!
– Промокнете…
– Не-е-е-е-ет!!!
Она улыбнулась и махнула рукой. Пошли!
Наша классная уже суетилась у склада. За широкими спинами ее, маленькую, совсем не было видно, только слышалось монотонное бубнящее ворчание.
– Лопаты несем осторожно! Не вози по асфальту, новую не купишь! Девочкам – мешки, мальчикам – лопаты. Я сказала – мешки девочкам. Аккуратнее, аккуратнее… Опусти лезвие, подписывал технику безопасности…
Никто ее не слушал. Каждый получал свое и шагал к воротам – не на уроки, а на волю, в сырой лес, прямо в теплую сумрачную весну!
Сначала шли по асфальту. По дороге мерили мелкие лужи и смеялись. У кого-то появился фотоаппарат.
– Девчонки! – один из парней заговорщицки подмигнул. – У нас тут красная пленка.
И заржал. Мы сразу напряглись и сбились в кучу. Даже в седьмом классе мы еще сомневались в мифологичности сего загадочного материала. Поговаривали, что это такая специальная шпионская пленка – кого ни снимут, все на фото будут голыми.
