Постоянный холод и кошмары стали тогда моими спутниками. Первый сквозь любое одеяло добирался днем. Вторые приходили ночью и заставляли срывать горло от криков.
Веселенькое было время.
Медперсонал пичкал меня успокоительным как последнего психа. Похоронивший на своем веку еще больше, чем я, Штерн слал фотографии Аглаи и дочки.
Все закончилось само. Исчезло после пятой операции. Мозгоправы так и не смогли сказать почему. Одни разводили руками, другие по нескольку раз задавали одни и те же вопросы. А я обессиленно кивал.
Не человек, а оболочка. Шитый-перешитый. Еле душа держалась.
И вот сейчас снова вернулся тот холод.
Ни за полчаса в машине, ни за час я не согрелся. Окаменел лишь еще сильнее. Еле осилил узкую дорожку к дому. Нажал на ручку, плечом толкнул дверь, и сил осталось всего на один шаг.
– Ты? – Аглая встретила меня у порога. Без Саши. И такая напряженная, будто увидела привидение.
– Я ведь обещал, что приеду.
Дверь закрывать не пришлось. Вместо меня сработала автоматика. Доводчик дотянул петли. И над головой вспыхнул теплый желтый свет.
– А я говорила, что больше не верю.
Зеленые глаза сверкнули. Не злостью. Не обидой. Трудно было понять, чем именно, но свет люстры отразился красиво. Взгляд невозможно было отвести от пожара в зрачках.
– И теперь даже не подойдешь обнять?
Я не стал протягивать руки. Ляпнул, сам не зная, на что надеюсь. Зубы пока не стучали, и то слава богу!
– Я здесь почти сутки. Без интернета. Без телевидения. Без связи. – Она обхватила себя руками за плечи и все же сделала несколько шагов навстречу. – Ты в курсе, что телефон здесь не ловит? Это какой-то Бермудский треугольник. Идеальное место, чтобы сойти с ума.
Издалека заметить было трудно, но вблизи я увидел, как ее трясет. Даже венка на виске пульсировала быстрее обычного.
– Волновалась обо мне и не могла позвонить? – Рот срочно требовалось чем-то заткнуть. Стиснуть зубы и замолкнуть. Но я не мог себя остановить. Видел ее дрожь. Самого колотило все сильнее. И несло, будто пьяного.
– Сволочь! – Ледяная ладонь с такой силой приложилась к моей щеке, что в ушах зазвенело.
– Гад! – Второй щеке досталось не меньше.
– Тебе смешно? – Удары посыпались в грудь, в живот, по плечам и снова по щекам.
– Тебе весело вот так пропадать. Оставлять меня в полном неведении. Черт знает где. Трястись от страха и пытаться не думать о худшем.
Аглая изо всей силы толкнула меня назад. Впечатала какой-то своей невозможной для женщины силой в стену.
– Абашев, у тебя нет совести!
Все еще полуживой, я жадно втянул ее запах: молоко и ромашка. Точно так же всегда пахла моя дочка. И вмиг окосел.
– Ненавижу тот день, когда стала с тобой работать. – Женские пальцы сжались на воротнике моего пальто.
От близости меня тряхнуло уже серьезно. Каждое место, куда приложился твердый кулачок, вспыхнуло огнем. Тело словно трещинами пошло – болезненными спазмами. Жестко и хорошо одновременно.
– Проклинаю себя за то, что решила с тобой спать. – Пальцы на воротнике побелели от напряжения.
– Звучит как признание, маленькая.
Еще не до конца чувствуя свои конечности, я неуклюже подхватил Аглаю под попу, приподнял и позволил скатиться по моему телу вниз. Дал почувствовать каждой клеточкой, какой я живой и твердый. Везде.
– Чудовище озабоченное.
Она фыркнула, но не выгнулась и не отвернулась. Лишь снова ухватилась за грудки. Только на этот раз пробралась под пальто – к рубашке. И вздрогнула. Почти как я несколько секунд назад.
