Жена фабриканта - страница 13

Стоит только Петруше после очередного кутежа повиниться и покаяться перед матерью, пообещав, что с завтрашнего дня он больше пить не будет, как в сердце матери вместо тревоги воцаряются покой, и дыхание становится легким, свободным. Купчиха распрямляет болезненно отяжелевшую спину, и в голосе её вновь проявляются властные нотки. Черты морщинистого закаменевшего лица разглаживаются и смягчаются, взгляд, которым она смотрит на сына, исполнен горячей надежды, сердце переполняет жалость и умиление.

Царящая в доме гнетущая и нервная обстановка кардинально меняется. И вот уже из изгоя Петр мгновенно возносится матерью на пьедестал и предстает перед ней в ареоле страдающего мученика.

С этого момента купчиха старается предугадать любые желания бедного страдальца и с радостью исполняет все его прихоти в пище, питье и уходе. Для «сына Петруши» приготовляется на кухне много всякой вкусной еды: жирные щи и борщи, рассольники и расстегаи, жарко протапливается баня, и Александра Васильевна вместе с Лукьяновной или Аграфеной, как привязанные ходят за ним по пятам, докучая вопросами: «Когда же ты изволишь в баньку-то сходить, милушка мой? А не изволишь ли курочки жареной отведать, а может, мятного кваску или клюквенного холодного морса подать, рассольчик огуречный тоже неплохо испить…, и прочее, прочее….».

Пётр ходит по дому важным гоголем и поглядывает на матушку свысока, позволяя себе покапризничать, а то и ворчливо обругать её за плохо прожаренное мясо. Мясо дожаривалось и подавалось снова.

– Только б не пил…, сыночек, – жалуется купчиха, просиживая вечерами с Лукьяновной возле самовара и раскладывая пасьянс.

Если же Пётр изволит встать с утра не с той ноги, то и по дому все ходят на цыпочках, тихо разговаривают, лишь бы тот оставался спокоен и не тревожился б ни о чём, не забивал бы голову посторонними мыслями. На обед или ужин молодому хозяину подаются питательные и аппетитно украшенные блюда в огромных количествах. Купчиха уверена, чем больше еды, тем меньше тяга к выпивке.

При виде эффектно оформленных блюд можно проглотить язык, но Пётр воротит нос. То ли нет аппетита, то ли его уже с утра мучает то изжога, то тошнота или жажда. Какое-то время он стоически держится и никуда по вечерам не выходит. Обычно лежит на диване, а если не спит, то сидит за столом и смотрит в окно пустым остекленевшим взглядом. Чего он там видит, только богу известно! Купчиха, заглядывает в комнату сына, прикрывает тихонько дверь и часто крестилась. Ей пугает пустой и равнодушный взгляд сына, внушает тревогу.

Иной раз, не выдержав, она подкрадывается к нему сзади, заглядывает через плечо в ненавистную синюю тетрадку. А после настырно трясет за худое плечо, выступающее под пледом, сердито восклицая:

– Чего сидишь и молчишь, как сыч на болоте? Что задумал, говори. Ты у меня смотри, ничего себе не придумывай. Знаю я тебя, если за старое примешься, из дома, ведь, прогоню. Ты меня знаешь: я своему слову хозяйка. А ты мне клятву давал! Помнишь?

Пётр знает, что это пустые угрозы.

– И охота же вам, маменька, на пустом месте страх нагонять, – равнодушно произносит он и раздраженно дергает плечом, стряхивая чрезмерно заботливую материнскую руку.

Купчиха незаметно и суетливо крестит его. Присаживается рядом и, облокотившись на руку, вздыхает, грустно приговаривая:

– Вот, спасибо, милушка моя. Утешил мое сердце, а то ведь, опять что-то я растревожилась. Принести тебе, милушка, холодного клюквенного морса или грибков солёненьких? Поел бы чего-нибудь остренького, чтобы дурной дух вышибло. Глядишь, и полегчает твоей душеньке, бедненький, – она жалеет его. Тоскливо смотрит на его вытертую от лежания проплешину на затылке. Ей тяжко и больно видеть его, совсем молодого человека, в таком неприглядном виде. Сын кажется ей несчастным и беззащитным. И она готова пойти ради него на любую жертву, назначив себя виновной в первую очередь во всех его несчастьях. «Бедный сыночек, ох, горе-то какое. Как же так, а…»? – Думает она про себя и страдальчески морщит лоб.