Неделю спустя я уже путешествовал по стране под видом независимого журналиста, писавшего очерк о бойцах революции.
Надо сказать, что многие из этих людей охотно со мной общались, рассказывая о своем житье - бытье. И чем больше я узнавал о них, тем больше задумывался о том, как же надо верить в идеалы революции, чтобы отказаться от нормальной жизни и уйти в лес воевать. Я видел юношей и девушек, чуть старше двадцати, которые искренне мечтали построить коммунизм, отказывая себя в самом необходимом. Они жили, любили и верили в светлое будущее, которое непременно наступит когда-нибудь, а пока можно спать в хижине и жить впроголодь. Было ли мне их жаль? Вот уж не знаю. Восхищался ли я ими? Не думаю. Скорее, мне было неловко. Как бывает неловко при встрече со слепым. Я вот вижу мир, а он не может. Эти люди казались мне слепыми. А они, вполне возможно, считали таковым меня.
Мне хотелось побыстрее найти мальчишку и свалить отсюда.
И я его нашел. Вот только уходить из леса парень не собирался. Романтик, твою мать.
Я смотрел на него и понимал, что, скорее всего, пацан не доживет до своего двадцатипятилетия. Пристрелят его, как пить дать. Да он и сам это понимал и даже гордился тем, что может умереть за революцию. Хотелось встряхнуть его хорошенько и рассказать, что его революция никому, кроме него и его друзей, не нужна. Что обычные люди, живущие в Колумбии, ненавидят и боятся этих «лесных братьев». Но я понимал, что это бесполезно. В конце концов, у меня задание вернуть щенка, а не вести с ним душеспасительные беседы.
Поэтому пришлось действовать быстро и достаточно грубо. Простите меня, ребята, но это не моя война.
Убойная доза снотворного в вечерний чай вырубила их часов на десять. Пили все, я даже не поленился отнести кружки с горячим напитком часовым. Когда лагерь уснул, взвалил бесчувственное тело на спину, ухватил вещмешок и потопал, молясь про себя, чтобы на лагерь не натолкнулись правительственные войска, совершающие периодические рейды по лесам. Я не желал смерти этим последователям Карла Маркса.
Хоть мальчишка был не тяжелый, но нести бесчувственное тело по непроходимому лесу было нелегко. Тем более что я решил не идти к ближайшему населенному пункту, где нас будут искать в первую очередь, а сделать небольшой крюк.
Путь до зачуханного городишки, который я избрал в качестве остановки, занял чуть больше суток. За это время моя ноша успела проснуться и поначалу довольно громко возмущалась произволом над личностью. Мое заявление о том, что мать этой личности, после бегства единственного сына к партизанам, свалилась в предынфарктном состоянии, а отец готов был отдать все деньги, что бы его вернуть, должного впечатления не произвела. Пришлось сообщить, что по законам военного времени, по которым жили партизаны, парень считается дезертиром, и при встрече с товарищами по оружию его ждет немедленная казнь. Это подействовало. Видимо парнишка уже сталкивался с подобным и получить пулю в лоб, как предатель, не хотел. Он шел за мной. Неохотно, но шел.
В городке я разжился транспортом и сделал звонок нанимателю. Через два дня сдал парня отцу, стал практически членом их семьи и готов был возвращаться домой.
Почти сутки в пути, и я стоял перед дверью своей квартиры, ковыряясь в карманах в поисках ключей. На дворе ночь, в подъезде темно, ничего не видно. Очень хотелось в душ и спать, даже еду я решил отложить назавтра, тем более, что холодильник был пуст. Глупо оставлять продукты, уезжая надолго.
