Арина закричала, но голос ее потонул в общем шуме. Она бросилась вперед, надеясь помочь кому-нибудь, но ее схватили чьи-то руки, встряхнули. Арина рыдала, вырывалась, кричала, чтобы ее пустили. Ничего не помогало. Она подняла свои заплаканные глаза на державшего ее человека и замерла. Перед ней в порванной на рукаве рубахе и с запачканным кровью лицом стояла ее гувернантка мадам Фурше.
– Мадам, пустите меня, я хочу помочь. Там, наверное, раненых много…
– Успокойся. Иди домой, – строго проговорила француженка и подтолкнула Арину.
– Но я не могу. Им надо помочь. Там же стреляли!
– Стреляли в воздух. – Мадам, когда сердилась, всегда говорила без акцента. – Иди. Это не твое дело.
– А вы что здесь делаете?
– Как и ты, пришла помочь. Но туда сейчас не прорвешься. Надо ждать, когда казаки натешатся. Потом будем развозить раненых.
– Я с вами.
– Тебе надо готовиться к балу. Иди.
– Неужели бал не отменят, когда такой ужас творится?
– Бал дебютанток? Ни за что. Иди.
Арина постояла немного в нерешительности, потом побрела домой, вздрагивая всякий раз, как за спиной раздавался выстрел.
Она вернулась в свою комнату. Без интереса посмотрела на свое великолепное платье, еще недавно так ее восхищавшее, и повалилась на кровать. Горе переполняло ее, поэтому она тут же уснула, как делала всегда, когда переживала.
…Бал все-таки перенесли. Последствия погрома были плачевными. Десять убитых, сотня раненых и покалеченных. Распоясавшиеся черносотенцы, намеревавшиеся продолжать побоище, на следующий день столкнулись с отрядом вооруженных рабочих. Завязалась очередная схватка. Теперь жертв было больше, солдаты применили не только дубины, но и винтовки. Город сходил с ума еще несколько дней, по истечении которых рабочие организовали дружины, которые круглосуточно патрулировали улицы, не допуская казачьего беспредела. Все более или менее нормализовалось со временем. Жизнь вошла в привычное русло, стычки если и были, то уже не носили такого массового характера.
Арина вышла на балкон полюбоваться закатом над Волгой, а заодно подумать о жизни. Недавние события, свидетелем которых она стала, что-то изменили в ее душе. Она вдруг поняла, что мир, каким она его себе представляла – добрым, радужным, приятным, – существует только в ее воображении. На самом деле жизнь сложна, жестока и несправедлива. И она не может в ней ничего изменить!
Солнце опустилось к самой воде, разукрасив ее во все оттенки красного. Купола Рождественской церкви стали оранжевыми, а стекла домов на дальнем берегу – алыми. Арина замерла, завороженная столь дивной картиной, и не услышала, как сзади к ней подошел отец и остановился у нее за спиной.
– Красиво, правда? – знакомый голос вывел девушку из оцепенения. Она грустно улыбнулась и обернулась к отцу:
– Не вяжется эта красота с тем, что происходит сейчас в городе.
– Именно об этом я и хотел с тобой поговорить. – Лицо Алексея Ананьевича было серьезно и сосредоточенно. – Я слышал, ты бегала на площадь.
– Да.
– Зачем? Я же говорил тебе, что это опасно.
– Я знаю, но палили так громко, я думала, что за воротами, вот и выбежала.
– Деточка, никогда больше так не делай. Не женское это дело.
– Но мадам там была…
– Мадам за это поплатилась. Ее высылают из страны.
– Но она только помогала раненым.
– Она ударила полицейского, когда он хотел помешать ей вынести одного рабочего из этого пекла. Потом ее заметили перед зданием Народного дома, где митинговали марксисты.
