Набережная закончилась. Они повернули на Народную, оставив позади волжский откос, проехали вдоль зубчатой кремлевской стены, миновали Хрустальные пруды, вырытые при Анании. Вдали показалась чугунная ограда парка, заснеженные макушки голубых елей, голые стволы тополей, купол беседки. Ворота были открыты. Кучер натянул поводья, лошади, заржав, остановились.
Арина прошла по аллее, хотела посидеть в беседке, но к ней нельзя было подойти из-за сугробов. Народу в парке не было. Стояла тишина, нарушаемая только мерным постукиваньем дятла. Скука. Арина выбежала за ограду, прыгнула в сани и крикнула кучеру: «В лес».
Через полчаса они стояли на заснеженной поляне, окруженной разлапистыми соснами. Ветки деревьев клонились к земле под тяжестью искрящихся муфт. Снег переливался, играл на солнце, как бриллиантовая крошка. Арина подошла к самому большому сугробу, он казался таким мягким, словно перина. Недолго думая, она плюхнулась в него и осталась так лежать. Было очень уютно, нисколько не холодно и не жестко. Она закрыла глаза, положила голову на снег, как на подушку, и задремала. Сколько она проспала, неизвестно, но проснулась от теплого прикосновения к своему прохладному лицу. Арина вздрогнула и открыла глаза.
Над ней склонилось удивительное мужское лицо. Она сначала даже подумала, что это молодой Мороз Иваныч ее нашел под елью и теперь начнет спрашивать, тепло ли ей, девице.
– Что с вами? – обеспокоенно заговорил незнакомец. – Вам плохо?
Арина ничего не ответила. Она только улыбнулась и продолжила любоваться его лицом. Глаза, как небо в июне, голубые, чистые, длиннющие ресницы, густые темные брови, прямой нос, полные, красиво очерченные губы, прячущиеся в курчавой бороде.
– Вы кто? – шепотом спросила она, наблюдая, как снежинки посверкивают в его волнистых русых волосах.
– Я – кучер. Вы что, меня не узнали?
– И как вас зовут, кучер?
– Никита.
– Меня – Арина.
– Я знаю. – Никита подал ей руку. – Вставайте, вам нельзя на холодном лежать.
– Сколько вам лет? – Арина встала, позволила парню отряхнуть себя. Он оказался настоящим богатырем: высоким, широкоплечим.
– Двадцать четыре.
– Вы у Баранова в услужении?
– Да, – серьезно ответил Никита, нахлобучил на голову шапку, а потом вдруг улыбнулся, сверкнув крепкими белыми зубами. – Вы ведь меня не замечали никогда?
– А что, должна была? – Арина удивилась. Она была уверена, что никогда раньше парня не видела.
– Нет, конечно. Я холоп, а вы графиня, но я постоянно вам на глаза попадался, чтобы вы меня заметили.
– Зачем?
– Не знаю. – Никита отвернулся, постоял в нерешительности, потом двинулся к саням. – Поехали. Вас папенька заждался.
– Папеньке сейчас до меня нет дела. Давайте погуляем.
– Вы и я?
– А что, еще кто-нибудь, кроме нас, есть в этом лесу? О кабанах, конечно, речи нет.
– Ваш отец будет недоволен, если узнает, что вы с кучером гуляли.
– А он и не узнает. Перестаньте, Никита, чем вы хуже нас – тем, что родились в деревенском доме?
– Но вы графиня.
– Я бедная, одинокая девушка. К тому же больная и некрасивая.
– Вы очень красивая! – выпалил Никита, и глаза его при этом восторженно загорелись. – Вы удивительная. Я никогда не встречал таких. – Потом он замолк, устыдившись своей наглости.
– Спасибо. Ну так что, будете со мной гулять?
– Мне бы очень хотелось.
И они пошли по укатанной дорожке вдоль леса. Болтая обо всем и ни о чем.
Никита был младшим, девятым ребенком в семье бедного рабочего. Его отец, бывший крепостной графа Барышникова, получив вольную, отправился пешком за много километров счастья искать. Нашел он его не так далеко, как думал. В соседнем селении устроился на только построенный завод чернорабочим. Получал гроши, но и им был рад. Деревня, где Никита родился, именуемая Мысовкой, принадлежала некогда князю Потемкину и была дарована ему императрицей Екатериной, но дар сей фаворит не оценил и продал по причине негодности. Малоплодородные почвы, жидкий лесочек, болота – вот и все богатство. Именно поэтому и покидали родную деревню крестьяне, в числе которых оказался и Никитин отец.
