Парень упал на колени и хотел было припасть к дрожащим пальчикам Пульхерии, но она отдёрнула руку и слабо ахнула:
– Нет… как же… это ведь обман! Вы обманули меня, Александр Андреич! Обманули! Я вам доверилась, а вы… За что?! – надрывно вскрикнула она, и слёзы брызнули из глаз.
Ванька поднял голову и взглянул на обезумевшую девушку, его щёки тоже были мокры:
– Простите меня ради Христа, Пульхерия Ивановна, я человек подневольный: что приказали, то и сделал…
– Это, наконец, становится скучно! – брезгливо бросил Саша, не спускавший глаз с жены и с камердинера. – Хватит комедию ломать! Пшёл вон отсюда, холоп! А ты, – обратился он к Пульхерии, – приведи себя в порядок и выходи к гостям, да веди себя как приличествует положению – как будущая хозяйка дома! Никаких слёз!
Ванька встал и медленно, словно старик, поплёлся к двери, ноги отказывались служить, в голове мутилось, стопудовой плитой навалилась вина.
– Нет уж, сударь, не смейте мне приказывать! – тихий, но твёрдый девичий голос заставил его остолбенеть. – Вы совершили подлость, в вас нет ни капли дворянской чести, и я не намерена вас слушаться!
Раздался звук хлёсткого удара и удивлённый вскрик. Ванька с остановившимся сердцем обернулся: новоиспечённый муж схватил новобрачную за косу и запрокинул её голову, Пульхерия держалась за щёку.
– Вот что я скажу тебе, дура, – с тихим бешенством заговорил Саша прямо ей в лицо, – я здесь полновластный господин, все, даже матушка, слушаются меня, так что выйдешь из повиновения – сгною! И следа от тебя не останется! Поняла?!
Пульхерия молчала.
– Поняла?!! – ещё свирепей повторил он и тряхнул её.
– Да, – тихо сказала девушка.
Саша ещё раз тряхнул её и отпустил:
– Ну, всё, значит, оправляйся, и пойдём! А ты что здесь торчишь, дурак! – чаша тяжёлого хрусталя полетела Ваньке прямо в голову. Он чуть отшатнулся, и она разбилась о стену, осколки брызнули искрящейся россыпью и поранили юноше лицо, глаза он успел закрыть. Пульхерия ахнула и прижала ладонь к груди, Ванька, утерев кровь со щеки, вышел из комнаты, Саша схватил графин с вином, стоящий на прикроватной тумбочке и отхлебнул прямо из горлышка.
– Хватит ахать и охать! – грубо сказал он. – Пошли!
***
Прошла неделя, показавшаяся и Ваньке, и Пульхерии годом… Саша еженощно пытался склонить жену к исполнению супружеского долга, но она все время отговаривалась: то немочью женской, то слабостью. Пульхерия понимала, что долго так продолжаться не может, но даже мысль о физической близости ввергала её в состояние паники: Саша был ей противен, она дотронуться до него не могла себя заставить, а уж представить, что он её целует…Бррр! Девушку сразу передёргивало.
А Саша потихоньку свирепел. Неуступчивость жены, её отказ предоставить то, на что он считал себя полноправным господином, злили его, и он срывался на дворовых, раздавая оплеухи да затрещины и трепля девок за косы. Дворня недоумевала: барин не только не смягчился, но стал ещё злее прежнего. Лишь Елизавета Владимировна ничего не замечала: опьянённая исполнением заветного желания, она проводила много времени в церкви, молясь о внуках и о благополучии молодых.
Ванька и Пульхерия виделись несколько раз в день обязательно: когда трапезничали, камердинер прислуживал господам, частенько Саша посылал его за какой-либо надобностью в покои жены, порой Пульхерии он требовался по мелким поручениям, девушку она не привезла с собой: Палаша разболелась, местные горничные ей прислуживали в опочивальне, а для подай-принеси Пульхерия призывала Ваньку, который с превеликой охотой исполнял её немудрящие просьбы. Каждый раз он не смел поднять на хозяйку глаз, боясь, что её бледное личико, трогательное в своём недоумении, уничтожит его сердце… Вину он чувствовал неизбывную, время шло, а тяжесть не спадала…
