Бабка хмыкнула. Но хмыкнула с таким видом, будто это в нём ей понравилось.
– Он не мой, – буркнула Мика.
И какого-то чёрта веки опять зажгло, а горло перехватило. Она крепко зажала ладонью рот, чтобы не расплакаться, но слёзы уже непослушно катились по щекам и грудь содрогалась от беззвучных всхлипов.
– Ну, ладно. Спокойной ночи, – пожелала ей бабушка, но ответить ей Мика уже не смогла.
Она и так боялась, что та услышит сдавленные рыдания, которые никак не получалось побороть. И раскладушка эта дурацкая скрипела от каждого малейшего движения, хоть Мика и старалась лежать тихо-тихо.
Почему-то ей казалось стыдным обнаружить свои слёзы, свою слабость. Особенно перед бабушкой.
21. 21
Уснуть ей так и не удалось, хоть она и наплакалась вволю (когда бабка начала похрапывать, Мика и сдерживать себя перестала. Не ревела, конечно, навзрыд, но разрешила себе негромко всхлипывать и шмыгать носом). А потом, до самого рассвета, она просто лежала, отрешённо глядя в тёмный потолок, по которому изредка скользили отсветы с улицы, и чувствовала себя глубоко несчастной. Всё же этот чёртов Колесников сумел пролезть ей в душу, отравить её своим ядом, и вытравливать его будет наверняка не просто...
Но уже утром её словно подменили. По лицу невозможно было прочесть ни обиды, ни разочарования, ни горечи. Оно даже как будто стало немного другим. Вроде всё то же: утончённые черты, разлёт тёмных бровей, идеально очерченные губы и чёрные как безлунная ночь глаза, только в них – пустота. Красота её точно застыла, окаменела. Словно она – изваяние, мастерски высеченное из ледяного мрамора. Ни блеска, ни света, ни тепла…
Так же было и на душе – холодно и пусто. Никого не хотелось видеть, даже Лёшу. Поэтому, когда он позвонил к ним, чтобы вместе идти в школу, Мика не открыла дверь. Выждала немного, и только тогда вышла сама.
Но в школу плелась через не могу. Да, сейчас она успокоилась, но вдруг увидит Колесникова и вновь потеряет это зыбкое равновесие? Не так уж прекрасно она владеет собой, оказывается, судя по последним дням.
Не торопясь, она добрела до школы, к счастью, не встретив никого из одноклассников, а в кабинет, где первым по расписанию должна быть физика, вошла уже перед самым звонком. Учитель ещё не появился, так что каждый коротал время до звонка как хотел. Несколько девчонок стояли у подоконника и шептались, то и дело хихикая.
– А он такой… а она такая… – прорывался местами полушёпот Альбины.
Жоржик задирал Оксану Громову, та огрызалась, пыталась его поймать, но тот уворачивался и со смехом отбегал.
– Я тебе покажу Громозеку! Поймаю и задавлю, клоп, – беззлобно пригрозила ему Оксана.
Лёша что-то обсуждал с Костей и Денисом. Вера Тихонова прилежно повторяла параграф. Дэн и Гарик швыряли друг в друга резиновый шарик, как дети. Антон Кулешов сидел на первой парте, прямо на столешнице, спиной к доске, и переговаривался через весь класс с Рогозиной. Та отвечала ему игриво, но время от времени бросала украдкой взгляды на Колесникова. Ну а тот, откинувшись на спинку и заложив руки за голову, сидел за последней партой крайнего ряда. Вполне себе довольный жизнью и собой покачивался на стуле. И взирал на всех с ленивой расслабленностью и отстранённостью. И впрямь было в нём что-то кошачье, подумалось вдруг.
Но увидев Мику, Колесников сразу подобрался, перестал раскачиваться на стуле, вперился в неё горящим взглядом. Она же старательно избегала смотреть в его сторону. Поздоровалась с Лёшей, с другими, успела даже про себя отметить, что вроде всё как обычно, никто не косится на неё как-то по-особому, так что, может, зря себя так накрутила… Хотя тут ведь Лёша – при нём высмеивать её не стали бы, это факт.
