Люди заходили к ней купить книгу и поболтать. Они приносили ей свои истории – кто в переплете, кто заученные наизусть. Некоторые из этих историй она принимала как настоящие, другие – как выдуманные. Но она чтила их все, хотя покупала далеко не каждую.
– Мы должны войти, – сказал Оливье. – Чтобы никто не мог тронуть тело. Ты готов?
Габри стоял с закрытыми глазами, но теперь он снова открыл их и собрался.
– Я готов. Просто меня ошарашило. Судя по всему, это кто-то чужой.
И Мирна увидела на его лице то же облегчение, какое испытала она, войдя внутрь в первый раз. Грустная реальность состояла в том, что мертвый чужак гораздо лучше мертвого друга.
Один за другим они вошли в бистро, держась друг возле друга, словно мертвец мог протянуть руку и схватить одного из них. Медленно приблизившись к трупу, они посмотрели вниз; вода капала с их голов и носов на его поношенные одежды, собиралась лужицами на дощатом полу. Потом Мирна осторожно отодвинула их от края.
Именно так – на краю – и чувствовали себя оба мужчины. Утром праздничного уик-энда они пробудились в своей удобной кровати, в своем удобном доме, в своей удобной жизни и неожиданно обнаружили, что стоят на краю пропасти.
Все трое отвернулись, потеряв дар речи. И уставились друг на друга широко раскрытыми глазами.
В бистро лежал мертвец.
И не просто мертвец – хуже.
В ожидании полиции Габри приготовил кофе, а Мирна сняла плащ и села у окна, за которым рождался пасмурный сентябрьский день. Оливье растопил два камина по концам освещенного зала. Он принялся энергично шуровать кочергой в одном из каминов и вскоре почувствовал тепло огня на своей влажной одежде. Он весь словно занемел. И не только от холода.
Когда они стояли над мертвым телом, Габри пробормотал:
– Бедняга.
Мирна и Оливье кивнули, соглашаясь. Перед ними лежало тело пожилого человека в поношенной одежде, уставившего на них мертвый взгляд. У него было бледное лицо, удивленные глаза, приоткрытый рот.
Мирна показала на его затылок. Лужица дождевой воды приобретала красный цвет. Габри пригнулся, чтобы увидеть получше, а Оливье не шелохнулся. Его поразил и ошарашил не проломленный затылок мертвеца, а другая сторона его головы. Лицо.
– Mon Dieu, Оливье, его убили. Боже мой.
Оливье продолжал смотреть в глаза покойника.
– Но кто он такой? – прошептал Габри.
Это был Отшельник. Мертвый. Убитый. В бистро.
– Не знаю, – сказал Оливье.
* * *
Вызов поступил к старшему инспектору Арману Гамашу, когда они с Рейн-Мари заканчивали мыть посуду после воскресного позднего завтрака. Из столовой их квартиры, расположенной в монреальском квартале Утремон, Гамаш слышал голоса своего заместителя Жана Ги Бовуара и своей дочери Анни. Они не разговаривали. Они никогда не разговаривали. Они спорили. В особенности если между ними не было такого амортизатора, как Энид, жена Жана Ги. Энид нужно было составить план школьных занятий, и она извинилась и на завтрак не пришла. А Жан Ги никогда не отвергал предложений бесплатно поесть. Даже если за это приходилось платить. А ценой всегда была Анни.
Началось все за свежевыжатым апельсиновым соком, продолжалось за яичницей и сыром, а после тянулось за свежими фруктами, круассанами и конфитюрами.
– Но как ты можешь оправдывать использование электрошокеров? – раздался из столовой голос Анни.
– Еще один превосходный завтрак, merci, Рейн-Мари, – сказал Дэвид, который принес тарелки из столовой, поставил их перед раковиной и поцеловал тещу в щеку.
