Я встал с дивана. Что я мог ответить? Что живодерство доставляет мне удовольствие? Нет, это было неправдой. Я любил животных, я только лжи теперь не мог выносить…
– Зачем ты отрываешь бабочкам крылья? – повторила мама.
На этот раз я решил ответить:
– Они червяки, мама. На самом деле они попросту гусеницы, мерзкие твари. В них нет красоты, они не должны летать.
Мама глубоко вздохнула.
– Почему с тобой всегда так сложно, Сережа? – Она присела и положила дохлое насекомое на край стола. – Нельзя же так! Что тебе сделали бабочки? Кто дал тебе право судить их?
Я опять смешался.
– Не знаю. Мне просто казалось… Хорошо, я больше не буду так делать.
Мама кивнула.
– Будем считать, что ты принес свои извинения. Кушать будешь?
– Ага. – Мне все еще было неловко. – А что у нас на обед?
– Картошка с курой. И еще там суп, по-моему, оставался.
– Понятно, – я отвернулся к окну. – Через минуту приду, можешь пока положить картошки…
Мама встала и подошла ко мне.
– Тебя что-то беспокоит, сынок?
– Да, – слегка помедлив, ответил я. – Ты знаешь, что Пашка улетает сегодня?
– Неужели сегодня?
Я повернулся к маме и увидел на ее лице плохо скрываемую печаль.
– Ты тоже хочешь улететь, да? – продолжала она. – Тебя ведь с самого детства тянет в космос.
– Мне скоро семнадцать, мама, – я с трудом выплевывал лживые слова. – Ты же знаешь, что я еще мал для этого…
– Сережа, на тебе лица нет. – Мама смотрела на меня озабоченно. – Не обманывай меня. Я же знаю, что ты хочешь лететь.
– Ты права, – сказал я, и, как только произнес это, мне стало легче. – Я очень хочу в космос. Я мог бы взять тебя с собой. Конечно, жить вместе нам не разрешат – правила Академии, но ты могла бы обосноваться рядом…
– На следующий год, – было заметно, что мама все для себя решила, – когда тебе исполнится восемнадцать, я отпущу тебя. Полетишь на Марс или сразу на Край. Школу ты уже окончил, образование завершишь заочно. Мне все равно не разрешат лететь – здоровье уже не то. А пока побудешь со мной. Одной мне будет сложно со всем здесь управляться…
Я слушал и понимал, что никуда она меня не отпустит. Она уже потеряла отца на Фронтире, теперь она просто боится, что я тоже погибну. «Космос жесток, человек не приспособлен для жизни там, и каждый день за пределами уютной Земли – это борьба, схватка человека и древней страшной стихии» – так говорил наш учитель по космологии. Он, конечно же, был прав.
– Хорошо, мама, – сказал я, чтобы успокоить ее. – Пойдем обедать…
Она кивнула и вышла из комнаты. Я последовал за ней.
А после трапезы поспешил к Пашке, чтобы помочь ему со сборами и проводить до космодрома.
Пашка встретил меня приветливо, но я чувствовал, что ему стыдно передо мной. Еще бы – он улетал в космос, к самым дальним его рубежам, улетал, чтобы работать и учиться, ну и, конечно, чтобы прославиться, а я оставался на Земле, оставался практически в полном одиночестве. Рожденный ползать летать не может…
Мне невольно вспомнились расчлененные бабочки. Наверное, я отрывал им крылья не потому, что искал пресловутую правду, похоже, я попросту им завидовал.
– Ну что ж, – Пашка в очередной раз оглядел собранные в дорогу вещи. – У нас есть минут десять. Примерно.
Посидим-ка на дорогу,
Ведь в далекие края
Мне лететь по воле бога.
Как там жить – не знаю я…
Последнее время мой друг частенько читал вслух импровизированные стихи. Не всегда они были в тему, не всегда хороши, но затыкать его ни я, ни Наташа не решались.
