Иван на шутки внимания не обращал. Он сидел у стола, крутя в руках полупустой уже стакан, и даже не пытался участвовать в разговоре.
На душе был полный раздрай. Неделю назад он попрощался с Катей и теперь не мог понять, как же жить дальше.
Катенька, Катюша, Катерина…
Сколько лет они прожили вместе? Двадцать? Да, двадцать с гаком… Много это или мало? Наверное, как посмотреть…
Память стерла подробности, оставив почему-то то, что было незначительным и ненужным. Убрала, припрятала по сундукам хорошее.
Удивительно, куда что девается?
Хотя… Сколько его было, хорошего-то?
Иваныч вздохнул, аккуратно поставил стакан на стол и отодвинул от себя бутылку.
– Ты чего это? Не будешь больше? Нет, Иваныч, так не пойдет! Поминать надо как положено! Она тебе все-таки жена, а не чужая тетка!
Тимофей оставил свое занятие и присел к столу.
На маленькой, тесной кухоньке места было мало, но им с Иваном хватало. От прежнего порядка, заведенного Катериной, уже почти ничего не осталось. В раковине громоздилась грязная посуда, а цветы на подоконнике поникли, словно отдавая последнюю дань уважения той, что так любила их.
– Вань, ты бы повинился, что ли? Оно бы и полегчало. – Тимофей поставил полный стакан перед приятелем.
– Убери… Не хочу больше!
– Эва как! А когда Катя жива была – не отказывался…
– Не капай, Тимофей! Все ты знаешь! Сволочью я был… И порядочной… А Катя терпела…
– Так баба она, Иваныч! Ей сам Бог велел терпеть!
– Глупости не говори! – Иван помрачнел еще больше и угрюмо глянул на своего соседа и давнего собутыльника. – Что Бог ей велел – про то мне неведомо. А вот, что я про себя понимать должен был – это знаю…
– И что же?
– А то, что не человек я, а человечишко… Беспутный, пустой, как вот эта банка из-под огурцов. Ничего во мне хорошего нет…
– И не было? – Тимофей прищурился, но бутылку от Ивана отодвинул, заменив ее на бутерброд с «докторской».
– Не знаю, Тимофей. Может, когда и было, да только забыл я об этом давным-давно… Катя, вот, помнила…
– А что она про тебя помнить могла, если вы познакомились с ней, когда ты в наш город переехал?
– А ты не знаешь? Не тогда мы друг друга узнали-то. Давно знакомы были. Еще с того времени, как я кораблики в луже пускал, а Катя со сбитыми коленками бегала…
– Постой! Это что же получается? Ты мне врал? Я думал, что вы с Катей знакомы столько, сколько прожили. Вы же сразу съехались, как только познакомились. Вот я и думал…
– Почему врал? Ты не спрашивал.
– Надо же… А я о ней не очень хорошо думал…
– Почему?
– Потому, что сошлась с тобой быстро. До этого жила тихо – скромно, с пацаном своим, никого к себе не водила, а тут – здрасте-пожалуйста! Муж! Кто такой? Откуда взялся? Никто не знал. Решили, что она на тебе от тоски повисла. Шутка ли – столько лет одна, да еще с ребенком? Все знали, что ты сидел. А какая порядочная женщина за сидельца замуж пойдет? Кому оно надо?
– Прав ты. Никому… Катя единственная была, кто меня понял и принял… А я ей вот так отплатил…
– Как?
– А то ты не знаешь? С тобой ведь пили!
– Как будто я тебя силком поил! Ты, Иваныч, говори, да не заговаривайся!
– Это не тебе претензия. Себя ругаю… Нет мне прощения за то, что такую женщину потерял…
– Каждому свой срок, Иваныч! Не вини себя так уж… В одном только ты прав – Катя твоя редкой красоты человеком была… Ты бы это… Рассказал бы про нее, что ли? Помянем ее не стопкой, а словом. Мать моя говорила, что поминки живым нужны. И вовсе не для того, чтобы глаза залить, а чтобы хорошее о человеке вспомнить. Я, вот, уйду, и про меня слова никто хорошего не скажет. А потому, как никому от меня не было ни тепла, ни привета. Прожил жизнь, а добра от меня никто и не видал. Почему так? Вроде и воспитывали меня, и учили, а все мимо…
