Стол был сделан из тёмно-багрового дерева, весь лакированный. На нём лежала пара белоснежных исписанных листов, располагавшихся ниже середины и лежавших наискось один на другом. В левом верхнем углу стола лежали пара каплевидных и плотных тёмно-зелёных листьев и несколько жёлудей с жёлто-зелёными концами и молочно-шоколадного цвета серединами.
В правом верхнем углу лежали белые нити и металлическая иголка, а рядом что-то, на первый взгляд, странное: вокруг одного ярко-жёлтого кленового листа простирались четыре, уходящих в разные стороны, ряда разных листов, разного цвета в каждом; они походили на лестницы, окружившие один листок, скреплённые с ним белыми нитями, а держались они на опорах из деревянных спиц или зубочисток.
Гиперион тщательно и сосредоточенно рассматривал это нечто. Ряды листов, похожие на поднимающиеся вверх лестницы, были разноцветны. В каждом ряду листья цветом не походили на листья другого ряда: зелёно-орнажевый с явными жилами, красно-розовый тонкий и переливающийся, персикового цвета круглый с двумя острыми концами наверху; их было множество. Каждый лист представал «ступенью лестницы», и каждый был не похож на другой, и формой, и цветом.
Внутри юноши был всплеск чувств от красоты этой конструкции.
«Это контраст!» – кричал удивлённо Гиперион в мыслях.
– Эту конструкцию я назвал «Выбор». – послышался сзади чей-то голос.
Гиперион от неожиданности напрягся и медленно обернулся. Это был проснувшийся Бартоломей.
– «Выбор» показывает, что одно действие, решение может повести тебя по совершенно отличающемуся от других дорог пути, и ты сам волен выбирать. Вот только, этих путей намного больше, их миллионы, если не бесконечность. Бесконечные варианты. Они все исходят от тебя. Разные оттенки одного, тебя самого. – объяснил Барти спокойным голосом, держа обе руки вровень с телом.
Раскрыв широко глаза, поражённый таким глубинным смыслом, Гиперион сказал шёпотом:
– Пре… восходно.
«И ты сам выбираешь, какой из оттенков тебя самого воплотить в этой жизни. Они все разные и приведут к разному, раскроются по-разному. – мысленно понял юноша. – Эта моя жизнь, только один из оттенков меня самого, раскрою же весь его потенциал, это моё предназначение, данное самим мной. Раскрою же я себя. Ведь теперь понятно, мои жизни – моя исповедь. Эта жизнь, лишь пара предложений из этой исповеди. Но какова её цель? Разбор деталей, развитие или собрание меня воедино, дабы я стал полноценным Богом? А что дальше? Я узнаю это. А пока что, точно понятно, что мне нужно размышлять, творить новое и развиваться.»
Юноше было понятно, что настолько глубинный смысл старичок не вкладывал в своё творение, а это сделал он сам, так часто бывает. Для того-то творцы и творят, чтобы их творения осмысляли другие, глубиннее и согласно себе, а после, думали по-своему и о своём глубже, дабы шло развитие.
Гиперион внезапно вспомнил о послании Самуила к Самидону, за доставку которого он ответственен. Его глаза широко раскрылись.
Как только посланник вознамерился сказать гостеприимному Бартоломею слова благодарности и весть о том, что он сейчас уходит, так сразу же у него заклеился рот, и он застыл и не мог двинуться. Каждая его попытка сделать то, что желал преследовалась необъяснимыми мерзостью и страхом.
Посланник, немного подумав, понял, кто всему причина.
«Я! Неосознаваемый я! – воскликнул мысленно Гиперион. – По-о-чему? За-а-чем? Из-за чего ты мне не даёшь сделать желанного? Я желаю спасти свою Родину и для этого помощь царя Самидона необходима!»
