Жизнь Антона Чехова - страница 33

Антон прочел письмо Селиванову, но тот в ответ, фыркнув, заметил, что «мамаша» оказалась глупее, чем он думал. Евгения, Яковлевна намеревалась, как только установится погода, отправиться пешком за сорок пять верст в Троице-Сергиеву лавру помолиться за Селиванова. А Павел Егорович уговаривал бывшего постояльца испросить в церковном Братстве 300 рублей вспомоществования.

Шуйские родственники Чеховым посочувствовали, но дома не выкупили. Жить в Москве день ото дня становилось все тяжелей. Павел Егорович по-прежнему искал работу. В феврале он устроился на Троицкое подворье письмоводителем у подрядчика, однако дня через два его прогнали. Всю прошедшую осень и зиму он провел без дела, в пустых разглагольствованиях. Александр, которому Павел Егорович порядком надоел, описывал Антону отцовское времяпрепровождение: «Свои деньги мы прожили, заняли у Миши Чехова 10 руб. и те просадили и сидим плачем. Что хуже всего – потеряли всякую надежду получить место. Ходим каждый, каждый день в церковь и непременно, как ex-коммерческий человек, в биржу и слушаем толки о сербской войне и по обыкновению приходим домой ни с чем, за что нас встречают со слезами радости и фразой „Горькое мое произволение“, после чего мы разоблачаемся, вынимаем из кармана печатное поучение, купленное в церкви у церковного старосты и начинаем читать вслух. При этом нас все слушают и только изредка Художник хлопнет свою натуру по голове и закричит: „Господи Боже мой, да когда это ты, Миша, будешь сидеть хорошо? Поворотись в три четверти“. И затем после фразы „Тише вы, нехристи!“ порядок восстановляется. По окончании чтения проповедь вешается на гвоздик с обозначением на ней №, числа и фразы: „Цена одна коп. серебром. Слава Тебе Господи“»[41].

Михаил Чохов, конечно, мог ободрить бедных родственников и даже ссудить им десять целковых, но он был слишком занят у Гаврилова и личными делами, чтобы вызволять их из беды. Зима была тяжкой. Евгения Яковлевна жалуется не только на отсутствие еды, платья и надежды, но и на невнимание Антона: «Очень жаль, что вы нам не сочувствуете, <…> мы от тебя получили два письма наполненными шутками, а у нас в то время-то только было 4 коп. и на хлеб и на сало, ждали от тебя, не пришлешь ли денег, очень было горько, должно быть, вы нам не верите, у Маши шубы нет, у меня теплых башмаков, сидим дома, заработать [швейной] машины нет <…> ради Бога скорей присылайте деньги <…> не дайте с печали умереть, вы сыты, сыт голоду не разумей. Порви письмо. Е. Чехова. В холодной комнате спим на полу <…> а завтра, 26-го, где хочешь бери, а надо за квартиру 13 руб.»[42].

Антона разжалобить было непросто. Вместе с письмом Александру он отправил в Москву железную дверную петлю, булочку, вязальный крючок и образ Филарета Милосердного. При этом он высмеивал неумение Евгении Яковлевны управляться со знаками препинания, и на ее поручение, начинающееся словами «Антоша в кладовой на полке…», ответил, что по розыскам никакого Антоши на полке не оказалось.

Брат Митрофан если и посылал деньги, то для того, чтобы заказать кое-что для себя, например мундир церковного старосты. Он рассчитывал, что Павел Егорович будет выполнять и другие поручения – продавать в Москве сочинения его настоятеля, отца Василия. От щедрот своих Митрофан хотел было послать с Лободой кофе и халвы – Евгении Яковлевне душу отвести, но тот сказал, что не возьмет ничего, что может просыпаться. Не смог он выслать Чеховым и столь необходимую швейную машинку – в ту зиму железная дорога грузы не перевозила, так как поезда были реквизированы в преддверии русско-турецкой войны. Колины картины, предназначавшиеся для продажи таганрогской родне, по той же самой причине застряли на вокзале в Москве. Митрофан писал брату и его жене: «Там без машины есть свободное время заняться когда-нибудь пером и сообщить таганрогцам о своем существовании <…> Бог вас никогда не оставит».