– Скорей! Скорей! Выходите!
Манька Сапко, несколько опоздав, ринулась на помощь. Выхватила скатерть из рук кухарки и накрыла стол.
– Тю-ю! Здурила! А ну замовчь! Диток пожалий! Ты чого сказылась? Яки воны тоби фашисты? – и к маме. – Сидай, Элла, сидай, товарка. Ны слухай йии. Мужик у нэй погыб, а вы тут пры чём?
Но мама уже вытолкала нас в темноту холодного коридора.
Добродушная, непосредственная, стройная тётя Вера выходит следом вместе с Алмой.
– Я ничего не поняла… – возмущается она. – Что случилось? Накормить же хотели! Ты почему нас вытолкала!?
Мама казнится, плачет и обвиняет её:
– И зачем я пошла? Ведь зарекалась под твою дудку больше не плясать! Господи, ведь чувствовала: что-то случится! Так мне и надо! Какой стыд, какое унижение!
Тёмным осенним вечером дети молча идут рядом, слушая перебранку двух взрослых женщин. Как и тётя Вера, они лишь поняли, что их почему-то обидели.
В один из морозных солнечных воскресных дней няня выходит с нами во двор подышать свежим воздухом.
– Бегайте, прыгайте, а то замёрзнете!
Гоняемся друг за другом, валяемся в глубоком пушистом снегу. Улыбаясь, бабушка наблюдает… Заходим – мама возится на кухне. Няня начинает помогать и в раздумье замечает:
– Девчонки из пальтишек выросли, надо бы что-нибудь новое им купить или сшить.
– Сшить? Из чего? А купить на что? – недоумевает мама.
– Можно масло сбить, молока наморозить и в Родино на базаре всё продать. Узнай, может, кто поедет?
– Боюсь – не возьмут.
– Всё же спроси, а вдруг?..
Мама приходит с работы и радостно сообщает:
– Женщины уговорили бригадира. В воскресенье будут сани, обещали и меня взять.
– Ну, вот и хорошо, – удовлетворённо отмечает бабушка.
«А можно тебя проводить?», «Пожалуйста, разреши, мамочка», – канючим мы с Изой.
– Так вставать рано!
– И что? Встанем!
– А как рано? – уточняет Иза.
– В восемь надо быть уже у дороги, за речкой.
– Да они в это время всегда и встают, – говорит няня, – пусть сейчас ложатся – вот и выспятся.
Утром просыпаюсь – няня и мама возятся на кухне, тихо переговариваются.
– Вставай, мама уже встала! – тормошу я Изу, чья кроватка рядом.
Она сонно потягивается, я раздражаюсь:
– Ты пойдёшь или не пойдёшь?
– Сейчас встану, – ленится она.
– Проснулись? Одевайтесь – заодно и прогуляетесь, – смотрит в дверях на нас мама.
– Я сейчас. Иза, поторопись!
Мы с мамой отходили уже от дома, когда Иза догнала нас. В тёплом полушубке, валенках, большой клетчатой шали, с перекинутой за плечи торбочкой, мама идёт в серединке. В тёмных шалях поверх коротких пальтишек и в старых коротких валенках мы пританцовываем рядом.
Просыпающееся село встречает нас таинственно-тихо. Звучно хрумтит под ногами снег. Мама встревожена, но нам с Изой на утренней зорьке рядом с нею шагается беззаботно и весело.
– Ой, мама, хорошо-то как!
– Да, и впрямь хорошо.
– Смотри, ещё звёздочки не спрятались – гуляют…
– Пойдёмте скорее! Не опоздать бы!
Когда подошли к речке, совсем уже рассвело. Поднялись на берег и увидели мчавшиеся на нас розвальни. Лошадь, погоняемая кучером, быстро приближалась.
– Скорей! Не успеем до дороги добежать! – торопит нас мама.
– Они же видят – подождут!
– Не подождут! Это чёрт, а не кучер! Не тот человек!
– А Манька Сапко?
– Она не поехала.
Сани совсем близко. Мы почти рядом. И тут происходит что-то непонятное: розвальни без задка мчатся мимо. С криком: «Подождите! Подождите!», полагая, что нас не узнали, мы с Изой несёмся вслед. Оглянулись: мама не бежит – идёт, вытирая глаза.
