– И як цэ вона всэ прыдумывае!?
– Да шо там говорыть – талант!
– И пропадае у дэрэвни! Йий у город надо!
Вторая пьеса, которую Лида поставила, была «Без вины виноватые» А. Островского. На все роли учителей не хватало, и в «артисты» приобщили наиболее образованную часть сельской молодёжи.
Когда на сцену выходила Кручинина-Лида, зал замирал и ловил каждое слово. На районном смотре пьеса заняла первое место. Было рекомендовано ехать на краевой смотр в Барнаул, но Лида находилась «под комендатурой» – ехать на смотр ей не разрешили, и дальше района пьеса не пошла.
С того времени, как Лида уехала из Кучука, прошло более пятидесяти лет, но старожилы всё ещё помнят поставленные ею спектакли и в каждый наш приезд подолгу расспрашивают о ней, передают приветы и наилучшие пожелания. Мы рассказываем, что она по любви вышла замуж, родила троих богатырей, долгое время жила в Кемеровской области, затем в Сочи, и вот уже второе десятилетие живёт в Берлине.
В режиме мирного маятника страна жила уже шесть лет, но с дорог войны всё продолжали возвращаться мужчины. Причина длительной задержки у каждого была своя: кто-то отбывал в заключении из-за плена; кого-то после оккупации проверяли «на вшивость»; кого-то не отпускали из трудармии.
По-прежнему жилось трудно – со скрипом и скрежетом, по-прежнему продолжали появляться ссыльные, из которых в памяти сельчан остался врач со странной фамилией Буцура – добродушный грузный старичок лет пятидесяти.
В глухих алтайских деревнях врача в те годы воспринимали чуть ли не, как полубога, к нему обращались в любое время суток – в этот раз прибежали тёмным зимним вечером.
– Там Ганна вже цэлу ныдилю з кровати ны встае, умырае…
Он молча оделся и морозной ночью отправился в противоположный конец села по узкой, как ниточка, тропинке. Открыл дверь – в избушке темно.
– Спички найдутся? – спросил Буцура темноту, он не курил.
Ответом было молчание.
– Та ни-и, ны найдуться. Щас прынэсу, – и женщина, что его привела, убежала за спичками.
На полочке с иконкой нашли коптилку. Зажгли. Слабый огонёк… Безжизненное лицо… Пар изо рта… Иней на пустых стенах…
Осматривать больную в таких условиях означало навредить. С коптилкой в руках доктор что-то поискал, но, ничего не найдя, поставил на место мигающий компьютерным курсором огонёк и вышел. Проводница безуспешно пыталась разговорить больную. Собралась было уйти, как с охапкой дров вошёл Буцура. Сбросил полушубок, вынул золу, затопил печь, сходил по воду. Избушка наполнялась живительным теплом – можно было приступать к осмотру. Простукал больную, удовлетворённо отметил: «Сердце работает хорошо, давление нормальное,» задумался и у сидевшей в изголовье женщины поинтересовался:
– У неё из родственников кто-нибудь есть?
– Брат у сосидний дэрэвни.
– А ещё?
– Був сын. Похоронку на ёго получила.
– М-да, – зашагал он по избушке. – Мне бы картошки…
– Картошки? А много?
– Сварить. На один раз.
– Щас прынэсу.
Пока соседки не было, он налил в кружку кипяток, приподнял больную, обложил её тряпками и начал отпаивать. Она приходила в себя. Первое, что шёпотом выдавила, было:
– Дрова узялы – дэ?
– У тебя совсем никакого топлива?
– И топлыва, и яды, – прошептала она.
Соседка принесла картошки, и он приготовил толчонку. Маленькие порции бульона и толчонки сделали своё дело – больная заговорила.
Наутро большая часть села уже знала, «шо Ганна чуть ны вмэрла от голода и холода, шо Буцура йш спас и прыказав Сондрыку доставыть ночной пацьентки продуктов и топлыва».
