За одиннадцать лет обучения в средней школе в памяти осталось не больше десяти учителей, и среди них, конечно, как у большинства, самый главный и самый незабываемый – учитель первый. Для меня это Мария Григорьевна Жулина. Вспоминается она как заботливая мама, с великим терпением и любовью нянчившаяся с нами – несмышлеными, суетными и балованными. Невзирая на нежелание многих обучаться, научила она всех самому необходимому – читать, писать и считать.
В дальнейшем учили меня многие, и интересно, что основная часть учителей, которые нет-нет, да и вспоминаются, вспоминаются совсем не потому, что были хорошими учителями, а потому, что были странными или оригинальными людьми.
Бедные, бедные учителя, сколько же они от нас вытерпели! Ведь детьми мы были послевоенными, уличными и для того, чтобы развеселить класс, готовы были пойти на многое, несмотря на то, что в то время был мощный сдерживающий фактор – уважение народа к профессии учителя. Шло это уважение еще от наших дедушек и бабушек, для которых и знание, и образование были очень высокими ценностями. Хорошо в то время работало «пугало» под названием – директор. Директор школы в общественной иерархии стоял не ниже директора завода. В кабинет к нему с трепетом и страхом заходили не только мы, ученики, но и наши родители. Возможно, учителей тогда в стране не хватало, но, во всяком случае, многие были людьми случайными и в школу попали, переквалифицировавшись из обычных гражданских профессий.
Первая встреча с таким учителем произошла у меня в седьмом классе. Преподавал он у нас черчение и носил кличку «Kвазимодо». Описание его внешнего вида есть в книге Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери», поэтому повторяться не буду. Особой любви к нам, таким хулиганистым детям, он не испытывал и на уроках ходил между рядами парт, вооруженный деревянной линейкой длиной больше метра, где он такую достал, непонятно. Шеи у него не было, и голова плотно и неподвижно сидела между двумя горбами на груди и спине, но он замечал в классе любую шалость и очень ловко бил нас, мальчишек, и по головам, и по рукам, причем доставал своей длинной линейкой через ряд.
Однажды пришел «Kвазимодо» на урок в особенно плохом настроении и бил нас своей линейкой с особой злостью. И пошли мы на конфликт с ним, и первый раз вывели учителя из себя. Подбежал он к своему столу, развернулся к классу, рванул рубаху на груди, только пуговицы полетели, и закричал громовым голосом:
– Я в войну собак ел! Немцам не сдался и вам не сдамся!
На мгновение все от неожиданности прижухли, в классе полная тишина, и в этой тишине голос Толи Белоногова:
– Одна вон застряла. Так и не проглотил.
В девятом классе появился у нас новый преподаватель английского языка, маленький плотненький старичок, весь седой, с бесцветными и слезящимися глазами. Был он очень забавным, хотя и ходил все время в черном пиджаке с орденом Боевого Красного Знамени на лацкане. Нос у него был картошкой, и если мысленно одеть ему красный колпак, а рост сильно уменьшить, то получится настоящий гном, а если рост не уменьшать, то клоун. Конечно, он нас заинтересовал, и через пару занятий мы знали о нем все. Узнали, что два года войны провел он в Мурманске, служил там переводчиком при приемке грузов с английских кораблей. Узнали, что он плохо слышит, потому, что был контужен. Узнали мы и то, что у него больные ноги, потому что в войну он их обморозил. Где-то мы его любили, но отказать себе в удовольствии повеселиться на его уроках никак не могли. В наше оправдание можно сказать, что научить нас он ничему не мог, поскольку не имел опыта работы со школьной аудиторией, и была у него плохая дикция. Его уроки были сплошной формальностью и для нас где-то развлечением, да и шутки наши на этом уроке злыми не были.
