Однако все осталось по-прежнему, тем более что, хотя над младшим братом Гаррик порою и подшучивал, родителей он своими выходками никогда не задевал, и повода рассердиться на него по-настоящему у них не было.
Но когда шутовские представления начали разыгрываться уже перед гостями и на счет гостей, барон забеспокоился всерьез. С мальчиком явно творилось что-то неладное – Гаррик похудел, черты лица его заострились, движения стали резкими и дергаными, а взгляд в упор светлых ястребиных глаз сделалось почти невозможным выносить.
Попустительство привело к тому, что один из визитов гостей в замок Дамонтов завершился скандалом. Гаррик прицепился вдруг к немолодой уже даме, почтенной матери трех дочерей на выданье, и в считанные минуты довел ее до слез, настойчиво и очень серьезно выясняя, почему все три ее дочери открывают рот совершенно как рыбы, да и лицами весьма напоминают этих водных тварей? Не слишком ли много селедки ела дама, покуда вынашивала их во чреве? Не злоупотреблял ли рыбной ловлей ее супруг? Не кинулась ли на нее саму однажды какая-то злонамеренная рыба?…
Девицы и впрямь имели удивительно рыбью внешность, что сразу бросилось в глаза всем присутствующим, ничего до тех пор не замечавшим. Послышались приглушенные смешки, а почтенная мать, все больше тупея с каждым язвительным вопросом и не зная, как на это отвечать, лишь растерянно моргала. Наконец она разразилась слезами и позвала дочерей домой.
За оскорбленную даму вступился ее родственник и потребовал сатисфакции. Вредный подросток к тому времени успел испариться из пиршественного зала, и ответ пришлось держать барону Ашвину. Кое-как дело уладилось, ввиду юных лет оскорбителя, но после разъезда гостей барон немедленно потребовал Гаррика к себе.
Конечно, он был разгневан. Но он был и справедлив. И потому, сдержав свой гнев, прежде всего пожелал узнать причину столь неприличного поведения.
Гаррик, вошедший к отцу с потупленным взором, поднял голову, и ни следа раскаяния не усмотрел барон на лице мятежного юнца. Это его озадачило. А то, что он услышал вслед за тем от мальчишки, и вовсе повергло в изумление.
– Она глупа, – сказал Гаррик, – и глупы все три ее дочери… как рыбы, и мне представляется несправедливым, что этого никто не замечает. Вернее, притворяются, что не замечают, и позволяют им нести чушь.
– Тебе-то что за дело! – рявкнул барон, припомнив лица упомянутых дам и смутившись оттого, что мальчик абсолютно прав. Дамы были глупы, и общество их было невыносимо скучным, однако все терпели… – Я спрашиваю не о них, я спрашиваю о тебе! Что заставило тебя нарушить приличия и повести себя столь недостойным образом?
– Простите, – тихо сказал Гаррик, вновь опуская глаза.
Барон ждал продолжения, но его не последовало. И, глядя на склоненную голову старшего сына, он готов был поклясться, что раскаяния на его лице так и не появилось.
– Надеюсь, это не повторится, – жестко сказал он. – Впредь, когда тебе еще раз захочется показать, как ты умен в сравнении с другими, вспомни о том, что ты – Дамонт, и поступай, как подобает Дамонту!
Гаррик вздрогнул. Он хотел промолчать, но не смог. Внезапный озноб пробежал по всему его телу, и, сам не зная как, он выговорил:
– Но ведь я – не Дамонт.
Барон Ашвин онемел.
Когда-нибудь этот разговор должен был состояться. Но не теперь… барон совсем не был к нему готов.
Они стояли напротив друг друга и молчали. Барон лихорадочно искал хоть какие-нибудь слова и не находил. А Гаррик в этот момент переживал все муки ада, леденящий ужас непоправимости, ибо только теперь понял, что до сих пор еще надеялся… надеялся на то, что рассказ о его происхождении был ложью, злой выдумкой, в которую он имел глупость поверить. Молчание же барона Ашвина перечеркивало все надежды.
