Но тогда все воспринималось иначе. Задним числом Сельянов объяснял: «„Духов день“ – попытка метафор. Материализация каких-то внутренних состояний. Кино ведь искусство изобразительное. Природа кино требует наглядности, яркости. При этом – язык символов. Каждое действие на экране – некий код. Голос, который способен взрывать, – некий способ взаимоотношения с миром». Юрий Шевчук вспоминал о времени съемок как поворотном для самого себя: «Работа над этим фильмом мне дала направление. Философичность какую-то. Понимание необходимости находиться не только внутри ситуации, но и иногда снаружи. Вот этому меня во многом научили Коновальчук и Сельянов. Ночные беседы с ними во время съемок меня потащили в другую сторону. И песни стали другие писаться. Поэтому в 1991–1992 годах „ДДТ“ стали другой группой».
Когда «Духов день» выйдет к публике, один из авторов журнала «Искусство кино», новопочвенник Илья Алексеев, напишет о нем восхищенную статью «День воскресения», где попытается определить место Сельянова «на фоне русской культурной традиции»: «Россия и кино – две разнозаряженные субстанции. Россия – слепая и невидимая страна, которая живет Звуком, а не Изображением, и поэтому настоящее русское кино, появись оно на свет, было бы очень необычной эстетической конструкцией. Что и происходит в фильмах Сельянова». Статья очень длинная, в ней фильм сопоставляется с фильмами Годара, Антониони, Барнета, в конце автор делает вывод: «С гибелью советской культуры и русская потеряла почву под ногами, „сломалась“ на уровне самого глубинного кода. Фильмы Сельянова доносят до нас, до тех, кто их видел, русскую идею в каком-то новом качестве. Идею России „здесь и сейчас“. Новой России. И скрещение с европейской традицией, в конце концов, важно постольку, поскольку оно позволяет обрести дыхание и перспективу развития современной высокой русской культуре. ‹…› Сельянов для меня остается единственным режиссером, который сумел сегодня, в такое запутанное время, предложить зрителю свою целостную философию, и – что не менее важно – психологическую модель отношения к новой реальности».
