Вой пронзительно вырос и вдруг обратился потрясающим землю и душу грохотом вонючих и душных разрывов. Толстый черный чурбак грохнулся на пол, подскочил, подкатился под ноги Березкину, и тот подумал, что полено, подброшенное силой взрыва, едва не ударило его по ноге.
И вдруг он увидел – то был невзорвавшийся снаряд. Напряжение этой секунды было невыносимо.
Но снаряд не взорвался, и его черная тень, поглотившая небо и землю, заслонившая прошлое, обрубившая будущее, исчезла.
Командир роты поднялся на ноги.
– Вот это козюлька, – сказал чей-то расстроенный голос, а другой рассмеялся:
– Ну, я думал – все, накрылся.
Березкин утер пот, вдруг выступивший на лбу, поднял с полу белую астрочку, стряхнул с нее кирпичную пыль и, прикрепив ее к карману лейтенантской гимнастерки, сказал:
– Наверное, подарок… – и стал объяснять Подчуфарову: – Почему у вас все-таки спокойно? Начальство не ходит. Ведь начальство всегда чего-нибудь от тебя хочет: у тебя повар хороший, заберу у тебя повара. У тебя классный парикмахер или, там, портной – дай его мне. Калымщики! Ты хороший блиндаж себе отрыл – вылезай из него. У тебя хорошая квашеная капуста – пришли ее мне, – он неожиданно спросил у лейтенанта: – А почему же двое вернулись, не дошли до окруженных?
– Подранило их, товарищ командир полка.
– Понятно.
– Вы счастливый, – сказал Подчуфаров, когда они, выйдя из дома, проходили по огородам, где среди желтой картофельной ботвы были вырыты окопы и землянки второй роты.
– Кто знает, счастливый ли я, – сказал Березкин и прыгнул на дно окопа. – Как в полевых условиях, – проговорил он таким тоном, каким говорят: «Как в курортных условиях».
– Земля лучше всего к войне приспособлена, – подтвердил Подчуфаров. – Привыкла, – возвращаясь к разговору, начатому командиром полка, он добавил: – Не то что повара, случалось, и бабу начальство отбирало.
Весь окоп шумел возбужденной перекличкой, трещал винтовочными выстрелами, короткими очередями автоматов и пулеметов.
– Командир роты убит, политрук Сошкин командует, – сказал Подчуфаров. – Вот его блиндажик.
– Ясно, ясно, – сказал Березкин, заглянув в полуоткрытую дверь блиндажа.
Возле пулеметов их нагнал краснолицый, с черными бровями политрук Сошкин и, непомерно громко выкрикивая отдельные слова, доложил, что рота ведет огонь по немцам с целью помешать их сосредоточению для атаки на дом шесть дробь один.
Березкин взял у него бинокль, вглядывался в короткие огоньки выстрелов, языкастое пламя из минометных жерл.
– Вон, второе окно на третьем этаже, там, мне кажется, снайпер засел.
И только он успел сказать эти слова, в окне, на которое указывал он, блеснул огонек, и пуля щебетнула, ударила в стенку окопа как раз между головой Березкина и головой Сошкина.
– Счастливый вы, – сказал Подчуфаров.
– Кто знает, счастливый ли я, – ответил Березкин.
Они прошли по окопу к местному ротному изобретению: противотанковое ружье было закреплено сошниками на тележном колесе.
– Своя ротная зенитка, – сказал сержант с пыльной щетиной и беспокойными глазами.
– Танк в ста метрах, у домика с зеленой крышей! – закричал учебным голосом Березкин.
Сержант быстро повернул колесо, и длинное дуло противотанкового ружья склонилось к земле.
– А у Дыркина один боец, – сказал Березкин, – к противотанковому ружью снайперский прицел приспособил и за день три пулемета сшиб.
Сержант пожал плечами.
– Дыркину хорошо, в цехах сидит.
