– Где я? – спросил он еле слышным голосом, больше похожим на стон.
Тимошка обрадовался: вдруг да ошиблась сестрица, и его больной с этого дня начнёт крепнуть час от часу.
– Ты, дяденька, в больнице, – он поправил мужчине одеяло и примостился на загодя поставленную табуретку, – у тебя ноги поездом отрезаны. Но ты не бойся, ты обязательно поправишься. А я тебе подсоблю и ухаживать за тобой буду.
Мужчина отвёл взгляд от Тимки и тяжело сглотнул:
– Помру я, – он помолчал, а потом хрипло добавил: – Да и поделом мне, за грехи свои погибаю.
– Не говори так, дяденька, – горячо запротестовал Тимошка, – раз ты опомнился, значит, выправишься. А ноги… И без ног можно жить да людям служить.
Лицо больного исказила мучительная гримаса.
– Зови меня Максимыч.
Он бессильно откинулся на набитую сеном подушку, прикрыл глаза и прошептал:
– Пить.
Тимка поспешно выпростал из кармана пузырёк с куриным бульоном, которым все эти дни подпаивал своего больного вместо воды. Он хорошо помнил, каким вкусным показался ему бульон тети Симы, когда он очнулся в доме Петра Сергеевича.
– Спасибо.
Мужчина одним глотком осушил бутылочку и тревожно посмотрел на Тимошку.
– Исповедаться перед смертью уже не успею… Чую, последние минуты доживаю. Так и уйду на тот свет со страшным грехом на душе. Таким страшным, что не будет мне прощения во веки вечные.
Он некрасиво скривился от боли, и около его запавших глаз появились влажные дорожки слёз.
– Послушай хоть ты меня.
Тимошка согласно кивнул и погладил мужчину своей тёплой ладошкой по заскорузлой руке с выступившими жилами. Больной немного успокоился и начал рассказывать:
– Родился я в слободе около Финского залива. Об отце я ничего не ведаю, а мать моя была цапкой. Знаешь, что это такое?
– Нет, дядя Максимыч, слыхом не слыхивал.
– Был у местных баб такой разбойничий промысел – когда возы с сеном на рынок шли, бабы подбегали и цапали с телеги полные руки сена – кто сколь сумеет. Проворная цапка за день несколько мешков сеном набивала. А потом ямщикам подешёвке продавала. Так сызмальства я и привык к воровству. За особую честь почитал обирать добрых людей да куражиться над ними. А как в силу вошёл, меня вожаком над цапками признали. Только я не захотел с бабами работать, а пошёл сам воровской фарт искать. Стал поездным вором. Катался с напарником по чугунке и высматривал богато одетых господ. Выхватим, бывало, у нарядного господинчика саквояжик, у расфуфыренной барыньки ридикюльчик стянем, а то и серьги из ушей выдернем – в накладе не останемся…
У Тимошки в мозгу словно молния сверкнула: «Максимыч!» Это имя он слышал в поезде, когда хотел предупредить Петра Сергеевича, что того хотят ограбить. Так вот кто это был! Он во все глаза уставился на Максимыча, боясь пошевелиться от волнения. Тот понял его взгляд по-своему.
– Что смотришь? Противно с вором разговаривать? То-то же. И мне противно такой груз греха на тот свет за собой волочить. Но и это ещё не всё. Он перевёл дыхание и вдруг захрипел.
– Умирает! – прошептал Тимка и хотел было кинуться за фельдшером, как почувствовал, что его схватили за рубашку.
– Не уходи, парень, дослушай, не дай встретить смерть один на один.
Тимка покорно уселся на табурет.
– Самое страшное моё преступление, – с трудом выговорил Максимыч, – это то, что я мальчонку, аккурат такого, как ты, в Гатчине под поезд столкнул.
Тимка похолодел:
– Не может быть!
