– Зачем ты отпустил его? Зачем?
При свете стенной лампы, скудно освещавшей голову девушки, Клим видел, что подбородок ее дрожит, руки судорожно кутают грудь платком и, наклоняясь вперед, она готова упасть.
– Догони, приведи! – уже кричала она, топая.
Испуганный и как во сне, Клим побежал, выскочил за ворота, прислушался; было уже темно и очень тихо, но звука шагов не слыхать. Клим побежал в сторону той улицы, где жил Макаров, и скоро в сумраке, под липами у церковной ограды, увидал Макарова, – он стоял, держась одной рукой за деревянную балясину ограды, а другая рука его была поднята в уровень головы, и, хотя Клим не видел в ней револьвера, но, поняв, что Макаров сейчас выстрелит, крикнул:
– Не смей!
Он был уже в двух шагах от Макарова, когда тот произнес пьяным голосом:
– Аллилуйя! И – все к черту…
Клим успел толкнуть его и отшатнулся, испуганный сухим щелчком выстрела, а Макаров, опустив руку с револьвером, тихонько охнул.
Впоследствии, рисуя себе эту сцену, Клим вспоминал, как Макаров покачивался, точно решая, в какую сторону упасть, как, медленно открывая рот, он испуганно смотрел странно круглыми глазами и бормотал:
– Вот… вот и…
Клим обнял его за талию, удержал на ногах и повел. Это было странно: Макаров мешал идти, толкался, но шагал быстро, он почти бежал, а шли до ворот дома мучительно долго. Он скрипел зубами, шептал, присвистывая:
– Оставь, оставь меня.
А на дворе, у крыльца, на котором стояли три женские фигуры, невнятно пробормотал:
– Я знаю – глупо…
Укоризненно покачивая гладкой головой, Таня Куликова слезливо заныла:
– Не стыдно ли…
– Молчи! – приказала Лидия. – Фекла, – за доктором!
И, подхватив Макарова под руку, спросила вполголоса:
– Куда ты выстрелил… гимназист?..
Клим слышал, что спросила она озлобленно, даже с презрением.
У себя в комнате, при огне, Клим увидал, что левый бок блузы Макарова потемнел, влажно лоснится, а со стула на пол капают черные капли. Лидия молча стояла пред ним, поддерживая его падавшую на грудь голову, Таня, быстро оправляя постель Клима, всхлипывала:
– Раздень, – приказала Лидия. Клим подошел, у него кружилась голова от сладкого, жирного запаха.
– Нет, прежде положим на постель, – командовала Лидия. Клим отрицательно мотнул головою, в полуобмороке вышел в гостиную и там упал в кресло.
Когда он, очнувшись, возвратился в свою комнату, Макаров, голый по пояс, лежал на его постели, над ним наклонился незнакомый, седой доктор и, засучив рукава, ковырял грудь его длинной, блестящей иглой, говоря:
– Что же это вы, молодежь, все шалите, стреляете?
На висках, на выпуклом лбу Макарова блестел пот, нос заострился, точно у мертвого, он закусил губы и крепко закрыл глаза. В ногах кровати стояли Феня с медным тазом в руках и Куликова с бинтами, с марлей.
– Пушкины, Лермонтовы стрелялись иначе, – бормотал доктор.
Клим вышел в столовую, там, у стола, глядя на огонь свечи, сидела Лидия, скрестив руки на груди, вытянув ноги.
– Опасно? – спросила она сквозь зубы и не взглянув на Клима.
– Не знаю.
– Доктор, кажется, груб?
Клим не ответил, наливая воду в стакан, а выпив воды, сказал:
– Вот. Из-за тебя уже стреляются.
Лидия тихо, но строго попросила:
– Перестань.
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили на мою постель. Лучше бы отвести его на чердак. И ему спокойней».
