Жизнь, которая словно навечно. Часть 2 - страница 20

– Чарли, мне так тяжело, – с пустым голосом (и поверить ей было непросто) прошептала Рудковски. Она продолжала смотреть на бокал, а слова выходили будто отдельно от автора. – Мама умерла, но с ней похоронили словно и всю мою жизнь.

Признание девушки Чарли, по меньшей мере, поразило. Он успел заметить: Катерина редко стремилась вывернуть душу наружу. Куда чаще девушка, сообщая новость как факт, просто ставила кого надо в известность и изящно уклонялась от подробностей повествования.

Сейчас же Рудковски пошла напролом. Кьют, застигнутый действом врасплох, опешил настолько, что лишился слов и мучительно думал, как бы ее утешить. Катерина однако не слишком ждала утешений. Все, о чем просила девушка, – чуткие уши и платочек для слез.

– Ты знаешь, Чарли, мы никогда не были слишком близки, – продолжала Рудковски, но не слова обливали кипящим раствором Кьюта. В душе парня полыхали кострища от той погасшей искры, без которой девушка говорила. – Мы с папой любили поспорить, и стоило нам дойти до войны, мама вмешивалась со своей миротворческой миссией.

Помню, она всегда как-то глупо шутила. Так глупо, что от нелепости становилось смешно. Мы хохотали часами, а под конец не могли вспомнить, откуда вообще эта глупость взялась.

А еще мама никогда не жаловалась на свое положение. Не буду врать, брак ее – это полный провал. Папа – отличный отец, но не муж. Он относился к маме как к служанке: принеси да подай. Ох, как же злила меня эта тупая беспомощность! Но ее будто все устраивало. Мама не уставала нам повторять, что она довольна жизнью. Она замечала прекрасное в каждой мелочи и восторгалась – да хоть лепестком! – как дитя.

Не было дня, чтобы мама не поступилась своими желаниями. Она отдавала все – лишь бы папа, я и Мелания не нуждались ни в материальном, ни в чувственном. Она не покупала себе новый свитер и донашивала рваный старый, но дарила малышке набор дорогих мелков. Она бросала свои дела и с утра до ночи помогала с моими. Она постоянно слышала от отца, как безвкусна – наглая ложь! – ее стряпня, но продолжала каждое утро готовить обед из трех блюд.

Знаешь, мама часто не понимала меня, потому что мы жили в разных мирах. К моим достижениям – я любила писать – она относилась презренно. Мама не говорила, что я бездарна, но по ее глазам легко читалось: стихи не впечатляли.

В такие минуты мне думалось, будто она меня совсем не любит. Тогда мне казалось, мне не хватает чего-то, за что меня в принципе можно любить. Но все это мысли из прошлого, когда я была еще глупая, – заключила серьезно Рудковски и громко откинулась на спинку стула. – Теперь-то я знаю: если меня не любили так, как я того ожидала, это не значит, что меня не любили совсем. Просто мы говорили на разных языках любви. Я хотела награды в виде приятных слов – мама ждала, чтобы я скорее выросла и кинулась помогать ей с хозяйством. Этого не случилось, и думаю, я ее подвела.

Чарли очень хотелось что-то сказать, но он закрыл рот рукой: лучшее утешение – выслушать, не влезая с подмогой.

– А еще помню случай: мы отправились в гости. Там был младенец, крохотный, месяца два. Мама взяла его на руки и смотрела с такой любовью … Клянусь, мне казалось, имейся возможность – она обменялась бы с женщиной на меня.

В моем собственном детстве, – Катерина не делала пауз даже чтобы добрать дыхания, – мы с мамой часто гуляли по парку. И если не падала трехлетняя я, а следом мое настроение, прогулки выходили неплохими. Как книги, которые мама читала мне тем же вечером.