Я понял, какой урок он хотел мне преподать, но кипевшая в груди злость мешала ответить.
Тем временем он продолжил:
– Я мог бы рассказать свою историю очень многим людям. В тюрьме я получал письма от тех, кто хотел превратить мою биографию в нечто такое, на чем они могли бы неплохо заработать. Но я никогда им не отвечал, так как знал, что могу дать одну и ту же информацию сотне писак и они напишут сотню разных рассказов. И если уж я собираюсь рассказать тебе свою историю, если я собираюсь выложить тебе все как на духу, то я должен знать, кто ты такой. Я должен знать, что ты не просто сопляк, который хочет на халяву получить зачет, а еще, что ты будешь со мной честен и правдиво расскажешь мою историю.
– Понимаете, это просто домашнее задание. И никто не прочтет этого, кроме моего преподавателя.
– А ты знаешь, сколько часов в месяце? – спросил Карл ни с того ни с сего.
– Уверен, что смогу подсчитать.
– В ноябре семьсот двадцать часов. В октябре и декабре семьсот сорок четыре.
– Ну ладно, – сказал я в надежде, что Карл объяснит, к чему он клонит.
– Видишь ли, Джо, я могу сосчитать свою жизнь в часах. И если уж я собираюсь потратить некоторое количество этих часов на тебя, то должен знать, что ты стоишь потраченного времени.
Об этом я как-то не подумал. Джанет сказала, что Карл должен умереть к Рождеству. С учетом оставшейся недели сентября Карлу было отпущено всего три месяца. Я произвел в уме нехитрые подсчеты и сразу все понял. Если Джанет права, значит жить Карлу Айверсону оставалось меньше трех тысяч часов.
– Думаю, это не лишено смысла, – согласился я.
– Так вот, я хочу тебе сказать: я буду с тобой правдивым. И отвечу на любой вопрос, который ты задашь. Я буду для тебя пресловутой открытой книгой, но я должен знать, что не трачу впустую свое драгоценное время. Ты тоже должен быть честен со мной. Это все, о чем я тебя прошу. Ну что, согласен?
Я на секунду задумался:
– А вы будете абсолютно честным? Без утайки?
– Абсолютно честным. – Карл протянул для рукопожатия руку, желая закрепить наш договор, и я взял ее, почувствовав, как под тонкой кожей руки Карла Айверсона стучат кости, словно у меня в ладони был мешок с твердыми шариками; затем Карл спросил: – Итак, почему ты не хочешь написать о матери или об отце?
– Скажем так, моя мать не слишком надежный источник информации.
Карл уставился на меня, ожидая продолжения:
– Только честно. Помнишь наш уговор?
– Ладно. Значит, честно? Прямо сейчас моя мать находится в центре детоксикации в Остине. По идее, завтра она выходит, но потом ей придется посидеть в тюрьме до начала судебных слушаний по обвинению в управлении автомобилем в состоянии алкогольного опьянения.
– Судя по всему, ей есть что рассказать.
– Но я не буду это рассказывать! – отрезал я.
Мистер Айверсон понимающе кивнул:
– Как насчет твоего отца?
– Никогда его не видел.
– А дедушки и бабушки?
– Бабушка со стороны мамы умерла, когда мама была еще подростком. А дедушка погиб, когда мне было одиннадцать.
– А как он погиб? – недолго думая, спросил Карл.
Своим вопросом он расковырял мою самую больную рану, невольно затронув тему, на которую я отказывался говорить даже с самим с собой.
– Речь сейчас не обо мне. – Мой резкий тон с ходу проложил межу, разделившую мистера Айверсона и меня. – И речь не о моем дедушке. Речь о вас. Я здесь, чтобы услышать вашу историю. Помните?
