Вытащив из кипящей воды длинную макаронину, я метнул ее в сторону холодильника. Макаронина отскочила от дверцы холодильника и упала на пол.
– На черта ты это делаешь? – Лайла круглыми глазами посмотрела на лежащую на полу макаронину.
– Проверяю спагетти, – ответил я, радуясь возможности сменить тему.
– Разбрасывая их по всей кухне?
– Если спагетти прилипнут к холодильнику, значит они готовы. – Наклонившись, я поднял с пола макаронину и кинул в мусорное ведро. – А эти спагетти пока еще не готовы.
Покидая сегодня «Хиллвью», я чувствовал, что у меня все получится. Айверсон обещал рассказать правду о смерти Кристал Хаген. Я стану его исповедником. И я уже не мог дождаться обеда с Лайлой. Мне не терпелось рассказать ей о Карле. Воображение рисовало мне, как Лайла заинтересуется тем, что я делаю, порадуется за меня и захочет побольше узнать о Карле. Однако сейчас, увидев ее реакцию, я понял, что лучше до конца вечера обходить эту тему стороной.
– А он признался тебе в том, что сделал, или уверяет, будто он жертва судебной ошибки? – поинтересовалась Лайла.
– Об этом он еще не говорил.
Я достал из кухонного шкафа три тарелки и отнес их на кофейный столик в гостиной. Лайла встала с дивана, взяла из того же кухонного шкафчика два бокала и присоединилась ко мне. Я убрал с кофейного столика свой рюкзак, записи и газетные статьи.
– Мы пока еще не дошли до этого пункта, – сказал я. – Он только рассказал мне, что вырос в южной части Сент-Пола и был единственным ребенком в семье. Хм… давай посмотрим… Его отец управлял магазином скобяных товаров, а мать… – я порылся в памяти, – работала в кулинарии в деловом центре Сент-Пола.
– Неужели ты веришь ему на слово и будешь записывать все, что он пожелает тебе рассказать? – Лайла поставила бокалы на стол рядом с тарелками.
– Мне также придется найти парочку дополнительных источников информации, – заявил я, возвращаясь на кухню. – Но когда речь зайдет о том, что он совершил…
– А под «тем, что он совершил» ты подразумеваешь изнасилование и убийство четырнадцатилетней девушки с последующим сожжением ее тела, – добавила Лайла.
– Ага… оно самое. Тут у меня нет других источников. Придется написать то, что он скажет.
– Значит, он может навешать тебе лапши на уши и ты все это запишешь?
– Его время практически вышло. С чего бы ему врать?
– С чего бы ему врать? – В голосе Лайлы я услышал откровенный скепсис; она стояла у кухонного прилавка, упершись растопыренными пальцами в пластиковую столешницу. – Поставь себя на его место. Он насилует несчастную девушку, убивает ее, потом сидит какое-то время в тюрьме, уверяя сокамерников, тюремных надзирателей, адвоката – короче, любого, кто готов его выслушать, что он невиновен. А теперь он уже одной ногой в могиле. Неужели ты действительно думаешь, будто он признается, что убил эту девушку?
– Но он умирает. – Я метнул очередную макаронину в сторону дверцы холодильника, и она прилипла.
– Что подтверждает мою точку зрения. Не твою, – произнесла Лайла с видом опытного участника дебатов. – Он подталкивает тебя к написанию этой статейки…
– Биографии.
– Без разницы. И в университете появится письменный доклад, где он будет представлен как жертва.
– Он хочет сделать предсмертное заявление. – Я переложил спагетти в дуршлаг, чтобы промыть.
– Не поняла. Что он хочет сделать?
– Предсмертное заявление… Он так это называет. Это заявление, содержащее чистую правду, потому что человек не хочет умирать с ложью на устах.
