– И прежде чем ты начнешь врать мне снова, я скажу тебе, что вчера, не дождавшись тебя, я пошла в дежурный магазин. А он как раз напротив того ресторана, где ты вчера отдыхал с девушкой.
– Она не девушка, она официантка, – буркнул он, поняв, что спалился на все сто.
– А официантки разве не могут быть девушками? – Полина недоуменно подняла аккуратные бровки. – Это не имеет значения, потому что я видела, как вы вместе вышли, обнялись и пошли в противоположную от дома сторону.
– А по-твоему, я должен был с ней идти по направлению к своему дому? – зло оборвал он ее.
Разозлился, потому что очень уж уравновешенным тоном Полина рассказывала о том, что вчера подглядела. Разве так ведут себя, уличая в измене?! Разве стоят восковыми куклами и аккуратно цедят слова, не меняясь при этом в лице? И непонятно тогда, почему глазки припухшие и дыхание срывающееся было минут пять назад. Может, по поводу сломанного ногтя такие переживания случились?
– Ты… – осторожно, будто ступая на припорошенный снегом ледок, начала говорить Полина, – не должен был идти с ней сюда, это не обсуждается. Но ты и не должен был…
– Слушай, хватит уже! – взорвался он, поняв, что она ни черта его не ревнует к возможной сопернице. – Мне не хочется слушать, что я должен, а чего нет! Я любил тебя, понимаешь! Очень сильно любил! У меня к горлу комок подступал, когда я смотрел на тебя, и дышать невозможно было. Я же боготворил тебя, Полина! И не мог оставаться равнодушным, когда такая прекрасная женщина находилась рядом со мной! Поэтому я… Может, я бывал груб или слишком порывист, может, не спорю. Но это от любви, понимаешь, а не от неотесанности моей, как утверждает твоя тетка!
– А кто дал тебе право говорить с ней о нас, кто?! – вдруг тоже закричала она.
Впервые за все время их совместной жизни закричала. Он даже не знал, умеет ли она повышать голос или это прерогатива грубиянок.
– Ты должен был со мной говорить об этом, а не с друзьями, не с тетей Полей! И не с этой ужасной женщиной, которую ты тащил куда-то!
И на последних словах его милая, уравновешенная жена, не способная, по его мнению, на ревность, грубость, непозволительный тон, подбежала к нему и влепила такую пощечину, что у него в голове зазвенело.
– Оп-па! – выдавил он и вымученно улыбнулся, потирая щеку. – Что это на тебя нашло, Полинка? Ты что, ревнуешь? Ты же сама…
– Что сама? – перебила она с вызовом и уперла кулаки в бока, чего тоже никогда не допустила бы прежде, это же некрасиво. – Вот что сама, что?!
– Ты же сама отказалась от меня. Ты потребовала моего переселения.
– Я не требовала! Я попросила дать мне время!
– Ах вот как это у нас называется.
Господи, он боялся верить! Он даже с места сдвинуться боялся и стоял, будто ему носки кто к полу приклеил, чтобы не распугать, не разогнать сгущающиеся тучи семейного скандала. Он был так благодатен, так сладостен для него – этот бабий ор. Ему и смеяться и плакать хотелось одновременно от того, с какой искрой в глазах Полинка сейчас на него орала. А она ведь ревновала, точно ревновала, спокойствия ее мнимого хватило лишь на пять минут, и все. Лопнуло оно, ее спокойствие, как мыльный пузырь.
Ха-ха, вот это да! И куда хорошие манеры подевались! Наскакивает на него, кричит…
– Да! – голосила Полина. – Да, я, возможно, была не права. Но я молода и неопытна. Тебе надо было набраться терпения, а ты вместо этого!.. Как ты посмел?! Как ты посмел, бессовестный гад!
