– Твои сказали, что ты здесь. Ну что, танцы накрылись?
– Лёша, не издевайся. Сам ведь видишь.
– Вижу. Это не я, это ты издеваешься. Над картошкой. Тебя не учили никогда, как это надо делать?
– Как умею, так и делаю.
– Давай сюда нож! – Забрав у меня этот ятаганище, Демченко начал быстро и ловко очищать картофелины от кожуры.
– Неплохо. Можно сказать, специалист.
– Учись, пока я живой. Очень хочешь на танцы?
– Да вряд ли успеем. На полчаса не стоит и идти.
– Сегодня последний день, можно гулять всю ночь. Если хочешь, возьмём гитару и пойдём к нам.
– А кто ещё будет?
– Никого. Только мы. Тебе это не нравится?
– Я знаю другое место, более интересное.
– Да?
– Ты сам мне его показал.
– А-а-а, – он рассмеялся, – так ты согласна?
– Да.
– Вот и чудно.
В конце концов, мы управились с картошкой… вернее, они управились. Я сидела и развлекала их своей болтовнёй ни о чём. Инка с Леркой побежали переодеться на танцы, Лёшка пошёл за гитарой. Меня, едва я переступила порог, встретил твёрдый голос Виталика:
– Свет включать не стоит.
Я поняла, что и входить не стоило, повернулась и вышла.
Я стояла на крыльце, смотрела на свет из окон домов, пробивающийся сквозь ветви деревьев, и лёгкая грусть и тоска по дому, домашнему уюту начала просыпаться во мне. Странно, я всё время хотела сбежать из дома подальше, сбежать и не возвращаться. Откуда эта грусть, это сожаление? Какая ерунда! Это просто очередной приступ одиночества. Сейчас придёт Демченко, и всё будет нормально.
Вот и он. Идёт, что-то насвистывает.
– Ты чего курточку не надела? Замёрзнешь. – Меня выперли из комнаты, даже зайти не дали. – Кто?
– У Виталика спроси.
– А-а. Ясно. Ладно, я тебе свою отдам.
– А ты?
– Я морозостойкий.
Он накинул мне на плечи свою куртку и, держа её за обе полы, притянул меня к себе, рассмеявшись:
– Ага, попалась, которая кусалась. Теперь так просто от меня не удерёшь.
Не в том я настроении, чтобы удирать от тебя. Мне некуда податься, и поэтому я сегодня с тобой. Сегодня моё лекарство от одиночества – это ты.
– Ты же видишь, я никуда не удираю.
Глаза… Тёмные, темнее ночи. Они всё ближе. Всё замерло внутри… Да, вот он, тот момент, когда уходят сомнения. Целуй меня. Целуй и ласкай. Мне нужна твоя нежность, чтобы излечиться от одиночества. Я не умею быть одна. Я не могу быть одна!
Свет вырывается на крыльцо из открытой двери. Лерка с Инкой, смеясь, выскочили из домика, резко замолчали и вновь прыснули от смеха, сбегая по ступенькам.
– Лёш, похоже, это уже в наш адрес.
– Ага. Может, лучше пойдём отсюда?
Мы по тропинке спустились к речке. Влажный, прохладный воздух пахнет осенью. Осень везде. Осень плещется в холодной тёмной воде, осень кружится в воздухе и, шурша опавшими листьями, стелется по земле. Я чувствую её наощупь. Её руки нежны, как бархат, но её прикосновение колет, как ветви шиповника. Она горит, как огонь, но сгорая, несёт холод промозглых туманов. Я слышу её: грустно и нежно осень шепчет мне жестокие, злые слова. Каждый раз она приносит мне один и тот же подарок – лишний год в моей жизни. Каждую осень я становлюсь старше ровно на год. Я не хочу этих щедрот, но она смеётся надо мной, и мы обе знаем: мне никуда не деться от этого.
Ну что ж, привет! Мы снова встретились. Восемнадцатый раз. Сколько ещё встреч у нас впереди? Ты смеёшься. Твой смех похож на шелест листьев. Ты знаешь, но не скажешь мне. Ну что ж… привет!
