– Ты должен уметь отличать хорошее от плохого, – сказала мама.
– Это этическая дилемма, которая не имеет однозначного ответа, – сказал я, повысив голос, и тут же опустил глаза.
Я чувствовал, как злость течет из меня, я выдыхал ее из легких, она сочилась из каждой поры моего тела, я выплевывал ее, когда говорил. Это, конечно, метафора, но очень реальная. Злость застилала мне глаза. Я сжал кулаки так сильно, что ногти впились в кожу.
– Если бы я не пошел с остальными, я бы не смог влиться в коллектив. Если бы я попросил других остаться, никто не стал бы меня слушать. Если бы я остался один, меня считали бы предателем. Ты знаешь, что такое, когда тебя считают предателем в шестнадцать лет? Нет, не знаешь, потому что ты все забыла, потому что тебе уже давно не шестнадцать, и ты не знаешь ничего о микрогруппах, которые образуются в школе, ты не знаешь ничего о нашем классе и взаимодействии внутри него.
Слова лились из меня, и я закрыл рот руками, чтобы остановиться, но не смог. Слова продолжали течь:
– Ты хочешь, чтобы я был как все, потом хочешь, чтобы не был, а на самом деле ты хочешь, чтобы я был идеальным для тебя, ты хочешь, чтобы я думал удобно, поступал удобно, жил удобно, но ты не хочешь поступать удобно для меня. Я не хотел приезжать сюда, но ни слова не сказал об этом. Я не хотел учиться в новой школе, но я учусь здесь, я стараюсь. Я не знаю, что мне сделать. Не зна…
Крепкая пощечина остановила меня. Щеку как будто обожгла крапива.
Я закрыл рот и поднял глаза. Передо мной стояла не мама. Передо мной стоял Игорь. Он покраснел и стал казаться еще больше.
Я потрогал щеку. Игорь бил очень сильно.
Он стоял надо мной и тяжело дышал. Его рука была поднята для следующего удара.
– Не смей так разговаривать с матерью.
– Папа никогда меня не бил, сказал я и пошел в комнату.
– Не смей уходить, – он схватил меня за воротник и резко потянул назад. Шов впился мне в горло, и я услышал, как порвались нитки, – Извинись перед матерью.
– За что?
– Отпусти его, – глухим голосом сказала мама, – Пусть идет.
– Но, Лиза…
– Отпусти, – тихо сказала мама.
Помедлив, Игорь выпустил мою водолазку. Откашлявшись, я убежал в комнату.
Мне стало страшно. Я сидел в углу с закрытыми глазами, тер горло и слушал токкату и фугу ре минор Иоганна Себастьяна Баха в исполнении Ванессы Мэй снова, снова и снова, пока кто-то не тронул меня за коленку. Я дернулся и открыл глаза.
Оказалось, что в комнату вошла мама.
– Ты правда помог этому мальчику? – спросила она, опустившись рядом со мной на колени.
– Немного. Я разогрел вам пиццу.
– Пойдем поедим вместе? – Она пыталась заглянуть мне в глаза, но я не смотрел на нее.
– Не хочу.
– Не выпендривайся. Пошли. И еще… – Она надолго замолчала. – Ты молодец. Хорошо, что ты оказался там. Думаю, ты хорошо вписываешься в свою микрогруппу.
Мне хотелось закричать на нее. Я не вписываюсь, здесь ужасно, и я тону тону, тону, у меня выбили почву из-под ног, с меня содрали кожу, и я не человек, я теперь оголенный нерв, я все вижу, я не могу не видеть, у меня нет век, чтобы закрыть глаза, у меня нет кожи, чтобы защититься, от меня ничего не осталось. Я устал, устал, устал.
Но я ничего не сказал.
Я вышел из комнаты и ел пиццу вместе с ними.
Я молчал, а мама и Игорь говорили друг с другом. Чаще всего они упоминали какого-то Влада, но я не вслушивался в их разговор.
Когда я уже лег, ко мне в комнату зашла мама.
