– Я не могу там работать, – призналась Анита, грея лапы о горячую кружку.
Отопление по плану должны были включить в начале октября. А это значит, что ещё две недели им придётся распивать горячие чаи и ложиться спать в толстых шерстяных носках.
– Я хочу в Озей. Обратно.
– Отопление включат, и перехочешь, – покачала головой бабушка. – Анита, тут у тебя есть я. А там вообще никого.
– Дело не в отоплении, ба, – замотала головой Анита, уткнувшись носом в кружку. – Там я встретила Тузика. То место для меня много значит. Правда.
– Полгода прошло, а ты всё в себя никак не придёшь, – уныло констатировала Матильда Степановна.
– Я не могу по-другому! Тузик стал моей первой осознанной влюблённостью. Именно осознанной, а не детской, понимаешь? Псом, который любил меня, которого любила я. Когда в декабре на переходе меня сбил лихач, всем псам было плевать на меня, они спешили по делам! А Тузик остановился… и подобрал… Я обязана ему жизнью, ба. И я просто не могу свыкнуться с мыслью, что больше никогда с ним не увижусь!
Не говоря ни слова, Матильда Степановна продолжала смотреть на дождевые капли, стекающие по оконному стеклу. Сегодняшние слова Аниты ничем не отличались от слов, произнесённых ею неделю назад или в прошлом месяце. За эти полгода госпожа Менделеева – пожилая пятнадцатилетняя собака, рождённая в день приземления Цессны на площади возле рояльского Кремля, а впоследствии ставшая уважаемым в городе педагогом – успела выучить слова внучки наизусть. В её отрешённом взгляде Анита уловила безразличие и усталость. Однако это было неправдой: Матильда Степановна усиленно думала и прокручивала в голове какую-то одной ей известную мысль.
– Увидишься, Аниточка, – она загадочно улыбнулась и повернулась к внучке.
– Ба, только не говори мне про жизнь после смерти, – отмахнулась Анита. – Тузик мёртв, а из-за того, что Аргентина в те дни никого не пускала в страну, я даже не смогла с ним проститься…
– Если ты не была на похоронах, то почему же ты так уверенно говоришь, что твой Тузик умер? – спросила бабушка и улыбнулась.
– Да я бы рада знать, что он живой, но вы воспитывали меня реалисткой, понимаешь? – Анита сама не заметила, как почти перешла на крик.
– Есть вещи, ради которых можно пренебречь своими взглядами, а иногда – даже воспитанием, – спокойно ответила Матильда Степановна.
Её тихий бархатный голос снизил накалившуюся атмосферу на кухне. Анита больше не кричала, а лишь безмолвно смотрела на бабушку.
– Любовь… – Матильда Степановна зажмурилась. – Парадокс, но большинство из нас, услышав это слово, тут же представляет себе страстные амурные сцены и забывает о том, как на самом деле любовь многогранна. Иногда это любовь учителя к своему ученику, иногда – трепетное отношение к своему делу. А иногда – и груз ответственности за тех, кого мы приручили…
– Я ничего не понимаю, – покачала головой Анита. – К чему ты это говоришь?
– Ты должна ехать в Озей, – заключила Матильда Степановна. – Ты будешь продолжать не находить себе места, пока не удостоверишься в его смерти. Хотя я бы на твоём месте рассчитывала на то, что Тузик Озейло остался жив…
– Бабушка! – Анита налила себе новую чашку чая.
– Напряги память, пожалуйста, – попросила Матильда Степановна, внимательно глядя внучке в глаза. – Что именно он говорил тебе, когда в последний раз звонил по телефону?
– Он говорил про гору Сальвафьён, про Серебрянопрудный бульвар, – Анита напряглась. – Я не помню! Ты же понимаешь: тогда всё было смазано, везде кричали…
