«Телевидение – великий обман», – часто произносил директор и главный редактор угорского телеканала Игорь Серых, и эта мысль была абсолютно верной.
Политологи награждают телевидение пышными титулами: «великий арбитр», «четвертая власть». Телезрители искренне верят, что оно контролирует всю страну и организует в ней перемены, не подозревая, что телевидение могущественно лишь тогда, когда по «ящику» говорят то, о чем и так уже думают телезрители. Остальное все игра, политическая, рекламная, но очередь жаждущих выиграть миллион никогда не кончается. Надежды, которые возлагаются на телеэкран, только множатся.
Наташу удручал тот факт, что телезрители путают местных журналистов с сантехниками, адвокатами, депутатами, с героем мультфильма «Аркадий Паровозов», потому что требуют немедленно заменить унитаз, убрать с газона машину и очистить двор от мусора. То, что сами жильцы могли бы провести у себя во дворе субботник или не засорять канализацию, им даже в голову не приходило.
Очередная бабушка жаловалась, что во дворе у нее убрали скамейку.
– Ноги у меня больные, иду из магазина, негде присесть. Приезжайте, посмотрите, – говорила она.
– Вы в свой ЖЭК звонить пробовали?
– Нет, сразу к вам. Уж помоги, доченька.
Наташа вздохнула и набрала номер ЖЭКа.
Критического материала про ЖЭК не получится – скамейку забрали на ремонт, объявление об этом повесили на подъезде. Бабушка, наверное, не обратила внимания на объявление, написанное мелкими буквами, информация в итоге не стоит выеденного яйца. Но что же делать, если пенсионеры привыкли по всяким пустякам звонить на телевидение, приходится соответствовать службе быстрого телевизионного реагирования – сделала она вывод.
Экран компьютера мигнул, появился вопросительный знак и вытащил за собой курсор. Сегодня по плану – три съемки, она набрасывала вопросы, помечала главное. Наташа не давала себе расслабиться, чтобы ее сознание не заполнила оглушающая пустота, которая сразу начинала выгрызать ее изнутри.
– Хватит страдать по декорации благополучной семейной жизни, – сказала она вслух. – Сделай полезное дело – бабушке про скамейку расскажи, порадуй.
Компьютер, который она считала живым существом, вдруг моргнул и выплюнул на почту письмо с неизвестной «электронки», которое адресовалось персонально ей.
– «Не мучай нас, это подло. Оставь его в покое. За все придется платить».
В письме была картинка незнакомого человека с выколотыми глазами.
– Кошмар, – прошептала она. – Не зря меня подруга и одноклассница Светка предупреждала, что не может редакция существовать без коварства и гадости!
И тут же себя одернула:
– Что же я сразу придумываю? Может, это просто спам, их нынче вон сколько развелось, не успеваешь отбиваться. Глупость, может, удалить и забыть, словно ничего не было? – Она немного подумала и решила, что обязательно расскажет Саше Штерну.
Штерн работал на телевидении последние месяцы, ждал окончательного оформления документов. Он уезжал в Израиль, на историческую родину, на ПМЖ. Отбывал он не один, а с женой Дорой и взрослой дочерью. Отъезд в другую страну нынче никого не удивляет, это не 80-е годы, когда эмигрировали в Израиль его старшие братья – словно бежали, оставив матери талоны на масло, водку и стиральный порошок.
Желание уехать сидело у старших детей в генах – их отца, врача от Бога Иосифа Штерна, сначала называли лучшим врачом СССР, а потом обвинили в сговоре с троцкистскими диверсантами. Вместе с ним на скамье подсудимых оказались его коллеги, Коган и Андрашевич. Это дело называли самым громким – вредителями были сплошь еврейские профессора-медики. Обвинение утверждало, что они действовали по заданию террористов. Иосифа Штерна забрали прямо из операционной, и он бесследно сгинул. Старшие сыновья побоялись приехать на похороны матери из политических соображений, но все время звали к себе младшего Штерна, и он наконец решился. Три месяца они с Дорой учили на курсах иврит, продали из квартиры все, что можно было продать, чтобы не тащить багаж, мечтали, как сложится их жизнь в Хайфе. Одно только мучило Сашу Штерна: как сможет он там без любимой работы? Но показывать свои сомнения он никому не хотел.
