Дружно утоптали площадку, с грехом пополам начали ставить палатку. И тут повалил снег. Не пошёл, не посыпал, именно повалил. Огромными мягкими хлопьями, выпадая из белого тумана, заваливая всё немногое, что ещё можно было увидеть. Студенты и Бывалый полезли в палатку – в одноместный брезентовый шалашик втиснулись пятеро – уселись, поёрзали, устраиваясь поудобнее, прижались друг к другу, как птенцы в гнезде:
– Поспим, если получится, утро вечера мудренее.
Уснуть удалось не всем и не сразу. Сон наваливался поочередно: чёрный, смутный, страшный. Спящие просыпались от короткого вскрика соседа, снова проваливались в липкую мглу видений. По пологу палатки скребли маленькие безжалостные коготки, кто-то снаружи вздыхал, давил на брезентовые стенки – будто хотел зайти, но не решался открыто и, сопя, на ощупь, пытался найти незаметную лазейку. Под утро тяжёлая дрёма сморила всех, и ребята проснулись, когда часовая стрелка подбиралась к десяти часам.
– Поспали, – хрипло пробормотал кто-то.
– Торопиться некуда.
Сон медленно отступал.
– Ребята, а где проводник? – подсвечивая фонариком, подслеповато всматриваясь в лица, спросила Марта.
Бывалый исчез вместе со своим рюкзаком, мотком верёвки и чайником. Алекс попытался откинуть полог палатки. Полог не поддавался – палатка засыпана снегом. «Безвыходных положений не бывает» – культовый мультик про барона Мюнхаузена был дружно взят на вооружение. Прорезали брезентовое полотно, общими усилиями стали осторожно прокапывать узкую мышиную дыру, трамбуя вынутый снег у стенки. Ход поднимался вверх на полутораметровую высоту. Женька, как самый длинный и тонкий, влез в снеговую трубу, уперся руками в снежный свод, осторожно выпрямился. Сверху глухо донёсся голос:
– Народ, ничего не видно – туманище. Снег не идёт – палатку по конёк занесло. В общем, мне по шею.
Женька вынырнул из хода, пробрался в уголок палатки.
– Надо метку ставить, – предложил Алекс. – Яркое есть что?
– Косынка, пёстренькая, – Марта вытянула из под свитера весёлый шёлковый треугольник. – Пионерский галстук, конечно, лучше… Но, что есть.
Косынку привязали к альпенштоку, водрузили над палаткой.
– Будем ждать, туман сойдёт, там посмотрим.
Ребята прижались друг к другу, потихоньку разговаривая в темноте – батарейки фонариков решили экономить. Время тянулось медленно: известно, хуже нет – ждать и догонять. Женька время от времени выглядывал наружу, докладывал обстановку. Туман не редел. Вечером скромно перекусили и решили поспать. Ночью опять мучили кошмары, а за полночь раздался голос:
– Эй, народ, извините, что бужу, у вас хлебца не будет?
Ребята, зевая, протирали глаза, стряхивая сон. Холодно невозможно и никаких мыслей: кто, зачем, почему, как, откуда?
– Залезай, мужик, гостем будешь.
Включили фонарик. Человек лет тридцати, весь в чёрном – и куртка, и шапочка, и штаны с бахилами, и ботинки. Всё потёртое, но опрятное, чистое. Руки в перчатках. Лицо обветренное, бородка, глаза чёрные, без блеска.
Хлеба нарезали, колбасы, сыра, шоколадку разломали:
– Ты извини, сутки под снегом сидим – чай чуть тёплый.
Мужик поел, чаю напился и говорит:
– Пойду, – сам на хлеб смотрит.
Ему еду собрали, а он отказался от всего – только хлеб взял. В ход ввинтился, и нет его. И никто ни о чём не спросил, не удивился – как морок какой.
Утром проснулись, Женька, как на дежурство, в ход залез, голову над снегом высунул:
