тюремное клеймо. К тому же, зачем ставить себя в зависимость от каких-либо символов? Два года
службы – это лишь маленький эпизод большой жизни. Вправе ли какая-то случайная наколка
становиться определяющим символом на всю жизнь? Вот Боря, судя по всему, теперь до конца
дней своих – танк.
Отгуляв всё положенное, Боря собирается сесть на трактор или машину. Он вяло сообщает об
этом лишь однажды. Такого куцего плана ему вполне хватает на всю оставшуюся жизнь. Пока же
Боре нужно покончить с отпуском, все дни которого он намерен отбыть на песке у воды. А ещё ему
завистливо хочется прожечься до пустынной черноты Романа. Роману же больше нравится не
валяться, а плавать, нырять, подолгу задерживая дыхание. В воде обычно сидит по полчаса,
вылезая с гусиной кожей на теле. Оказывается, чуть помёрзнуть – это даже приятно. Однажды в
отряде специально долго не выходил из большого холодильника с мясом, наслаждаясь холодом, а
потом с неделю швыркал простуженным носом чуть ли не при сорокоградусной жаре. Тогда он
даже побаивался, что, привыкнув к зною, не сможет переносить свой сухой зимний мороз.
Впрочем, что мороз… Тогда пугала и сама жизнь на гражданке. Самостоятельными-то всё-таки
становятся не во время службы, где всё расписано и где всё решают за тебя, а после неё, когда
вдруг обнаруживается, что на гражданке надо всё решать самому.
Расслабленно ткнувшись грудью в горячий песок, Роман испытывает новую волну
просветлённого осознания: а ведь он и в самом деле уже дома.
– Понятно, почему раньше водой крестили, – бормочет он, лёжа с закрытыми глазами.
– Почему? – спрашивает Боря, не поворачивая сонной головы, упавшей в другую сторону.
– А-а, – отмахивается Роман, ведь если это не понятно, то и не объяснишь.
Был бы тут Серёга Макаров, он бы спрашивать не стал.
Чаще всего, правда, и тут с выражением сонливой усталости, Боря рассказывает о том, как
вечерами он «кадрит» с Тонькой Серебрянниковой, одноклассницей Светы Овчинниковой.
27
– Что ещё за Тонька? – спрашивает Роман. – Я что-то путаю их всех.
– Её не спутаешь. Ну, её ещё Кармен зовут.
А вот Кармен вспоминается сразу. У Тони вьющиеся, кудрявые волосы и чуть цыганистая
внешность. Конечно музыкальную, а тем более литературную Кармен в Пылёвке знают не многие,
но очень уж похожа Тоня на даму с флакона духов «Кармен». Роман вспомнил, что, кажется, ещё
классе в пятом Тоня на школьном новогоднем бал-маскараде нарядилась цыганкой. Вот с того-то
бала-маскарада она, наверное, и началась как Кармен.
– Ну, а у тебя как? – ещё спустя несколько минут безразлично спрашивает Боря.
– Да никак, – снова отмахивается Роман.
– Чудной ты какой-то, – вздохнув, произносит бывший танкист, – кастрированный что ли?
«Сам ты кастрированный, – беззлобно думает Роман, – только на другой орган».
Ему и впрямь не надо никого. Пока что хватает и свечения Любы. Пытаясь здраво представить
своё ближайшее будущее, Роман думает, что было бы хорошо подольше сохранить это
спасительное излучение, потому что лишь оно способно ещё удерживать его у берега
целомудренности. Продержаться бы так до следующего чувства, не размениваясь и не
растрачиваясь. Ведь если разменяться, то искреннего счастья потом можно уже и не ждать. Может,
отвлечься на что-нибудь другое? Да вот хотя бы на подготовку к вступлению в партию:
кандидатский стаж скоро истекает. На службе эта перспектива казалась очень важной, а теперь
