Лара поставила на большой поднос свои кулинарные художества, сама с удовольствием полюбовалась натюрмортом, понюхала и понесла поднос в комнату.
– Помогай мне, Стасик. А ты помнишь свой первый день в школе? Я отлично помню. Ты такой отстраненный, даже немножко отверженный, как принц крови в изгнании, а все вокруг тебя обсуждают. Ты-то сам понял тогда, что о тебе говорили?
– Что? – с интересом спросил Стас. – Нет, я не знаю.
– Чужие мамаши говорили, что ты слишком красивый для нормального человека. И сошлись в диагнозе – точно дефективный олигофрен. Такая месть природы.
– Серьезно? – рассмеялся Стас. – Хорошее было время, и люди смешные. Но я в тот день видел только тебя.
«Месть природы» за красоту выразилась в случае Стаса в том, что он всегда был первым учеником, отличником и неизменным победителем олимпиад. В семнадцать лет поступил в МФТИ, в двадцать восемь стал профессором Университета Флориды.
– Ты в отпуске? – спросила Лара.
– Да, взял большой, творческий для завершения проекта. Дали на год. Есть идея.
– Неужели вам такой отпуск дают? Вот бы мне сейчас.
– И дают, и оплачивают. Идея заинтересовала. Но я в Россию прилетел на симпозиум в Питере. Утром самолет. Так за что выпьем? Тупо за встречу?
– Да. И за тот школьный двор, когда мы с тобой рассмотрели друг друга. За то, что наша дружба такая необычная, похожая на родство. И за то, что для нее не нужны частые встречи, потому что время и расстояния ничего не меняют.
– Я бы не сумел так сказать, но я, конечно, именно так и думаю.
Стас был в таком восторге от омлета и оладий, как будто, кроме кильки в томате, ничего до сих пор не пробовал. Если притворялся, то очень умело. Но Ларе казалось, что ему на самом деле все так нравится. Что ему уютно и хорошо в этой ее конуре, столь постылой для нее самой. Да и ей стало гораздо теплее, светлее и спокойнее, что ли. Если бы только мысль о больной ночи и ненужном завтрашнем дне не резала сознание холодным лезвием. Стас уйдет, а на нее сразу нападут ядовитые горести, перед которыми она оказалась совершенно бессильной. И никак она не дождется хотя бы отупения. А ей бы просто войти в будничный порядок, как солдату в привычный строй…
Как так получилось, что она стала обо всем рассказывать Стасу, Лара и сама не знала. Ни с кем об этом не говорила. Хотя приятельницы и друзья у нее имеются. Есть и просто люди, которые рады с ней пообщаться, с удовольствием поддержат. И она бы, наверное, к кому-то из них побежала или поползла из последних сил, если бы речь шла о том, что достойно приличного слова «трагедия». Но у нее так – просто обидная, обыденная, даже пошлая реальность, состоящая из некрасивых, мутных, невидимых миру событий, которые втягивают ее в унизительную беспросветность, как в болотную тину. Никому даже не объяснишь, почему так парализована воля, почему умирают, не родившись, слова. Это не горе, это скорее стыд и сознание собственной неполноценности, что, конечно, нужно скрывать, чтобы не вызвать презрительную жалость… А для Стаса слова нашлись. Простые, как детские кубики.
Развелась с неумным и недобрым мужем. Ответила на влюбленность приятного, обаятельного и талантливого человека. Сняла эту квартиру: потом, когда поделят с мужем их общую, что-то купит. Возлюбленный Толя тоже развелся с женой, хочет в принципе на Ларе жениться. Только он очень слабый и болтается между брошенной женой и обретенной любовью, как щепка в дождевом потоке. Толя – не добытчик, не защитник, не, не. Не… Но ведь это такая редкость – взаимное притяжение, человеческая близость и настоящая страсть. Так бы все и шло – в чем-то хуже, в чем-то лучше, чем у других. Но произошло даже не несчастье. Наверное, всего лишь большая неприятность.
