Анна достала зеркальце и зачем-то проверила макияж на морщинистом, тёмном, как древесная кора, лице.
Совсем рядом шумел Мексиканский залив. Лена с Артёмом, прислушиваясь к ровному гулу, подумали об одном и том же. Залив они видели всяким – лазурным, под знойным небом, с белопенной линией прибоя, и бешеным, густо-зелёным, вздыбившимся огромными волнами. Тогда, три года назад, ураган «Катрина» атаковал Нью-Орлеан, и в доме Марты Уинстон сорвало крышу. Лена как раз накануне покинула город, который вскоре был затоплен прорвавшей плотину водой…
– Приехали! – сказала Анна Александровна.
Мощные фары «Крайслера» выхватили из чернильной темноты ажурную изгородь, высокие ворота, и вдали, в саду, трёхэтажную виллу, увитую ползучими розами.
– Просигнальте трижды, Артём. Ричард, мой водитель, так и поступает. Чтобы знали – это я! – Старушка закашлялась и рассмеялась одновременно. – Только об одном попрошу – ничего никому здесь не рассказывать. Ни до моей кончины, ни после. Не желаю, чтобы у могилы сына толпились праздные зеваки. Наплыв репортёров и пересуды соседей мне тоже ни к чему. Довольно того, что вы сейчас поможете мне освободиться…
Анна Александровна втянула воздух тонкими ноздрями и замолчала. Из-под опущенных её век. не переставая, текли слёзы.
– Освободиться от чего? – Артём почему-то медлил.
– От тяжести. От жизни. Я столько лет боялась, что правда выплывет на свет! А теперь внезапно захотелось рассказать обо всём людям. Тогда, наверное, сын простит меня и примет. Что вы медлите?
Анна вскинулась, села прямо. Около дома она почувствовала себя полновластной хозяйкой.
– Нажмите клаксон трижды, и ворота тотчас же откроются…
Человек, больше похожий на мумию, сидел один в своём собственном кинозале и жадно смотрел на экран. Ему оставалось мало – врачи давали от силы месяц, и жил он только на уколах. В последнее время медсестре Эстер приходилось приходить к пациенту всё чаще. Даже ночью она готова была в любой момент встать и подняться наверх, ив спальню, и потому отдыхала лишь урывками. Началась последняя стадия болезни, самая страшная и мучительная – не только для умирающего, но и для тех, кто был рядом с ним.
Но он ещё не слёг окончательно, потому что боялся оставаться один в спальне. В то же время никого не хотел видеть рядом с собой – ни сиделку, ни психоаналитика, ни детей, ни внуков. Он считал, что давно бы уже умер, если бы не ждал Энн, не надеялся на её прощение, на её христианскую милость. Он всё ещё верил в это, и потому жил, хотя давно бы уже мог прекратить свои страдания. Лишний укол обезболивающего, пусть два укола – и всё позади. Он слабо верил в загробную жизнь и высший суд, хоть и изображал из себя примерного христианина. Конечно, допускал, что что-то такое, непознанное, существует, но рай и ад считал человеческой выдумкой. Правда, теперь он чаще думал об этом. Приближалась черта, за которой он многое узнает.
Исхудавший человек с восковым лицом, опираясь на палку и держась одной рукой за стену, прошёл к своему креслу и сел, откинулся на спинку. Тотчас же экран ожил, осветился, и где-то сзади заработал аппарат. Больной удовлетворённо кивнул сам себе, словно соглашаясь с чем-то, и неожиданно улыбнулся. Дрожащей костлявой рукой он провёл по своим дряблым щекам, осторожно снял очки в тонкой золотой оправе и тщательно их протёр – чтобы лучше видеть. Это небольшое усилие далось ему с огромным трудом, и на лбу мелкой росой выступил пот. Больному казалось, будто он только что сдвинул с места что-то огромное и тяжелое, или работал всю ночь без отдыха. А на самом деле он всего лишь немного пошевелил пальцами, а потом запустил руку в карман домашней куртки.
