Мария, слушая Паулу, предполагала, что та преувеличивает, но каково же было ее удивление, когда она увидела переполненный зал. Люди сидели даже в проходах на принесенных из дома стульях и табуретках. С трудом прошла Мария к приготовленному для нее столу, возле которого уже сидел Гунар. Довольный и гордый. В зале кто-то робко захлопал в ладоши, зал подхватил дружно, словно встречали здесь именитого гостя. Мария смутилась.
Когда она работала секретарем райкома комсомола, ей приходилось часто выступать и перед своими сверстниками, и перед пожилыми людьми, однако за годы, которые провела на заставе, отвыкла от таких встреч, а тем более от аплодисментов. К тому же, как она посчитала, аплодисменты пока не заслужены. Мария сразу даже не могла различить лица людей, видела лишь черные, серые, цветастые пятна, стояла, смущенно улыбаясь этим пятнам. Но вот зал начал успокаиваться, смущение Марии тоже прошло, и она увидела много пожилых рыбаков, ровесников ее отца, увидела молодых парней и девушек, по-праздничному нарядно одетых, словно собравшихся на танцевальный вечер, а не на занятие кружка. Ни тетрадей, ни карандашей ни у кого не было, и Мария решила на этом необычном уроке рассказать о себе.
Она говорила о своей рабочей семье, о фабрике, о первых самостоятельных шагах, о решении поехать по путевке комсомола в Среднюю Азию, а Гунар переводил фразу за фразой, ее исповедь. Зал настороженно слушал о памятнике погибшим в боях с басмачествам пограничникам, поставленном в глухом предгорном кишлаке, о рядке молчаливых старцев, о зарезанной женщине, захотевшей вступить в комсомол, о костре, на котором горели паранджи, о безвыездной многолетней жизни на Памире, о погибших на Талдыке строителях дороги, о молодых узбечках, севших, вопреки вековому укладу, на трактор, о разрушенных дувалах, об окнах, вставленных в глухие стены домов – Мария говорила вдохновенно, так же вдохновенно переводил Гунар, а когда она закончила, в зале громко и долго хлопали.
Первым к ней подошел Юлий Курземниек, кряжистый мужчина с черной окладистой бородой. Пожал руку и произнес торжественно:
– Я верил, что бился за святое дело. Разгородим и мы заборы.
Ее окружили. Пожимали руки. Называли свои имена и фамилии, а она счастливо улыбалась, стараясь запомнить непривычные фамилия и лица новых знакомых.
Домой Мария шла с Гунаром и Паулой. Гунар все больше молчал, а Паула тараторила без умолку, восхищаясь отвагой Марии, добровольно поехавшей на край света.
– А ты же, Паула, не испугалась выйти замуж за красного латышского стрелка, за опального. Опорой мне стала. И не только мне.
Паула ничего не ответила. Возбужденность ее вдруг сменилась задумчивой грустью. Впервые, быть может, она по-новому посмотрела на свою жизнь.
– Трудно, ох, трудно пришлось, – со вздохом произнесла она, помолчав немного, добавила: – Без любви на такое не пойдешь.
– И не только к мужу. Еще и к справедливости, – в тон ей проговорила Мария, как бы примеряя ее слова к своей судьбе.
– Да, Мария права, – проговорил Гунар. – Человек порыв души осмысливает потом, когда жизнь сделает его мудрым.
Дальше шли молча. Хвойные иголки, устилавшие дорогу, мягко пружинили и, казалось, путники словно бесшумно плыли в терпкой душной темноте. Поселок с его редкими желтыми огоньками остался уже далеко позади, говор людей, расходившихся по домам из клуба, смолк, и Мария теперь боялась, что Гунар и Паула вдруг не пойдут с ней до заставы, а распрощаются здесь, но они шли и шли. А она все ждала, что вот-вот появится Андрей (он же обещал встречать), но его все не было.
