Сотник сам уже в раж вошёл, спорить с ним – себе только хуже делать. Полный молчаливого несогласия, вышел Велеслав во двор, постоял, на редкие облака глядя. Тут серчай – не серчай, а снова не видать ему повышения, как своих ушей. Да что ж за правила такие неписаные и негласные, по которым тех, кто головой своей рискует, курей считать отправляют, а те, кто только замки на темнице отпирать и умеют, квасок попивают посреди дня? Затопило сердце злое бессилие – хоть волком вой, даром что луна не взошла! Да только толку от того – как от козла молока.
Велеслав глянул в сторону конюшни, да отвернулся. До посада, пожалуй, и лучше бы на коне доехать, но опосля Федотовой кобылы на глаза конюху лучше не показываться. Он, конечно, мужик отходчивый, но пока серчает и в рожу дать может, а кулачищи-то о-го-го. Хоть рожа та и ордынская, но пусть лучше будет пригожей, а не перекошенной…
Ещё разок вздохнув тяжко, решил Велеслав, что и пешком доберётся. Домой только заскочит, хоть котомку да краюху хлеба захватит. На этот раз на улочке народ появился, хлева да сараи пооткрывали, скотину выпустили – негде душегубу спрятаться. Ещё одна удача – получилось мимо матушки прошмыгнуть, дыру в рубашке парадной не показать. Сунул её Велеслав обратно в сундук, затолкал поглубже. В случае чего – на мышей свалит.
До посада идти неблизко – город надобно целиком пересечь, мимо княжьего подворья пройти оттуда – за ворота, через поля пшеничные, а вот там уже посад и находится. Каждый раз проходя мимо высокого резного терема, Велеслав не мог, да особо-то и не пытался отогнать мысль сладкую, что ему буквально на роду написано в том тереме жить, мясом каждый день баловаться, за сохранность рубахи парадной не трястись. Вот только сотник будто нарочно раздавал задания для будущего героя неподобающие… нет бы Тришку, что ли, в посад сослал?! У того особых чаяний нет, браги выпить да покушать вкусно – вот и жизнь удалась. Как раз по нему приключение…
Крутилось одно и то же в голове всю дорогу до посада, настроения хорошего не прибавляя. И, видать, всё негодование на лице нарисовалась – когда Велеслав приблизился к курятнику, возле которого народ скопился и галдел не переставая, то сказать ничего не успел – тихо стало.
– Городская стража, рассказывайте, что случилось, – ничего лишнего: произнёс, как по уставу надобно. Люди заговорили, а потом и забранились разом. Особенно две бабы усердствовали:
– Пропала у меня курица, хорошая курица, рябая…
– Следить надо лучше за скотиной!
– А ты только и рада чужое добро к рукам прибрать! Пропала, значит, месяц её нет, а потом гляжу – высидела цыплят в лопухах, не ко мне во двор повела, а к этой!..
– Небось, у тебя жила впроголодь, ты известная жадоба!
– Ты в мои лари не заглядывай, за своими следи! Хорошо устроилась: и курицу и приплод прикарманила!
– А может это вовсе мой приплод?
– Это с какой это стати – твой?
– А с такой, что от петуха моего, твой доходяга уже давненько кур не топчет!
– Лишь бы чего выдумать! Воровка!
– Ротозейка!..
И чем дольше слушал это Велеслав, тем голоса становились всё более тягучими да гнусавыми, будто сквозь толщу воды пробивались. В глазах помутнело, лица исказило, будто не люди перед ним, а чудища морские… Голову что ли напекло, пока шёл? Или голове той невмоготу ерундой такой забиваться?
– Поделите, – сказал-рявкнул он, и спорщицы враз от неожиданности подскочили.
