– Где ты набрался такого? Только опять про дяденьку из поезда не надо.
– А что, очень удобный был дяденька. Как что спросят – я сразу на него сошлюсь. С кем-то когда-то в поезде ехал. Какие ваши доказательства? Усы, лапы и хвост – вот мои документы!
Когда Чайкин отсмеялся, и снова сел на диван, глаза уже у него были совсем серьезные. Кажется, сейчас он начал жалеть, что поддался на уговоры и перевел сына в нашу школу.
– Так откуда у тебя такие мысли, Милославский?
– Я думаю много. Ем кашу и думаю. В школу иду и думаю. Смотрю на продавщицу в гастрономе всю золотом увешанную и думаю. Читаю рассказ Драгунского про Дениса Кораблева и опять думаю – как так получается, что у советского школьника мама не работает, а по дому гоношит домработница. Это они баре, получается? Бабку на улице встречу, которая в войну в колхоз работать пошла в пятнадцать лет, а сейчас пенсию оформляет – тридцать рубликов всего! И бабка скрюченная всего на десять лет вас старше.
– Да ты прямо антисоветчик получаешься. Поаккуратнее с такими разговорами, парень.
– А точно я? А больше вы антисоветчиков по роду службы не встречали?
– Кого встретил, того поймал. Шел бы ты домой уже.
– А вы знаете, кто генеральным станет, когда Брежнев умрет?
– Чтооо?!
– А я знаю. До свидания, пойду домой. Родителей кормить.
Разобраться если, то ничего мне не будет за такие разговоры. Возраст не тот, ответственности никакой. Могут, конечно, в комсомол не принять. И что? Комсомол нынче тупиковая ветвь развития человечества. До развала Союза уже не десять лет, а практически девять. Родителей попрут из партии и с работы? Для такого их сыну надо небось поезд под откос пустить, а я такими вещами не занимаюсь. Могу, но не буду. Слишком трепетно отношусь к поездам по роду работы, слишком много видел смятых как фантики вагонов, перекрученных штопором рельс. Да и если кого попрут – сменит род деятельности под моим чутким руководством, не обнищаем. Так зачем такие разговоры на грани фола? Устал просто от созерцания летящего в пропасть бронепоезда. Машинист с помощником уже при смерти, орудийные башни и их расчет грозно смотрят в никуда, в штабном вагоне чертят встречные планы, а в пассажирском выпивают и ищут чем бы закусить. А кто-то в это время цветмет скручивает с вагонов. Поскольку и я в этом бронепоезде, то невольно соблазн охватывает прокрасться к орудию и по паровозу долбануть. Или хотя бы цветной металл поскручивать, всё равно в пропасть летит всё.
Под ногами хрустит снег, во дворах куча выброшенных ёлок – каникулы кончились, да и фиг с ними. Вадим догоняет по пути в школу: «Что это было вчера? Чего ты на батю взъелся?» Как ему объяснить, что не я на батю, не он на меня, а жизнь такая. И Чайкин-старший тоже что-то нехорошее чувствует, но не понимает, что. Разные люди в разных точках страны не могут понять, отчего им так хреново на душе, «… и коньяк не лезет в рот». А кто попытается оформить в словах это непонимание, тому локтем в бок – зажрался, с жиру бесишься!
В родном отделе Чайкина после планерки перекур с посиделками и как нарочно на больную тему:
– Помните, рассказывали нам, в ДК пацаны показали древнерусский бой на мечах, там еще доспехи сама школа делала? Так вот, я узнал, кто верховодит у них там. Чайкин, ты же в курсе!
– В курсе, у меня сын сразу после Седьмого ноября в ту школу перешел, тоже историческим фехтованием занимается. Ты ж на Милославского намекаешь.
