Жозефина жила тогда на улице Университета, в квартире, выходящей на улицу Пуатье. Туда-то и адресует ей генерал прекрасный образец пламенного любовного послания:
«Все мои мысли о тебе. Твой портрет и воспоминания о наслаждениях прошлой ночи не дают мне покоя. Милая и несравненная Жозефина, какую необыкновенную власть ты имеешь над моим сердцем. Ты дуешься? Печальна? Беспокоишься? Моя душа разбита горем, и нет покоя твоему любовнику. Но для меня еще хуже, когда, поддавшись тем глубоким чувствам, которые управляют мной, я извергаю на твои губы и на твое сердце пламя, которое пожирает меня. Да, прошлой ночью я понял, что твой портрет – не ты. Ты ушла в полночь. Я увижу тебя через три часа, тем не менее, mio dolce amor, прими тысячу поцелуев, но не давай мне ни одного, потому что они сжигают мою кровь».
Знал ли де Сегюр об этом письме, когда наивно утверждал, что «только брак доставил Бонапарту самые сладкие ласки вдовы»?
Без сомнения – нет. Не знал и пошлый Дорис, по прозванию де Бурж, заставивший Наполеона в 1815 году согласиться на редактуру его любовных воспоминаний. Вот как оценивал император, пером Дориса, сладострастные заслуги креолки (следующий отрывок своей странной, смущающей откровенностью заслуживает того, чтобы быть приведенным):
«Жозефина была существом драгоценным не только по нравственным качествам. Она была восхитительна и в смысле любви и сладострастия. Скромная и застенчивая в обществе, наедине со мной Жозефина сразу делалась шаловливой, резвящейся нимфой, игры и ласки которой не раз отвлекали меня от скуки представительства и от печалей, нераздельных с троном.
Ей шел тогда 28-й год. (Дорис ошибался. Жозефине, когда она выходила замуж, было ровно 32 года, 8 месяцев и 15 дней.) С тех пор я знал многих женщин. Даже 16-летние не располагали хотя бы половиной очарования и арсенала средств моей не столь молодой супруги, чтобы заставить полюбить себя.
Если я на троне сохранил остатки любезности, если вы, французы, не имели государем строжайшего, надменнейшего, угрюмейшего из монархов, то благодарите за это Жозефину: ее нежность, ее ласки часто смягчали мой характер и подавляли мое бешенство».
* * *
Если в этот союз Бонапарт внес страсть, набиравшую силу с каждым часом, то что внесла Жозефина?
Расчет.
Это подтверждает редко цитируемое письмо. Однако о нем нужно напомнить, чтобы показать равнодушие, с каким Жозефина относилась к браку, которого добивалась по абсолютно прагматическим соображениям.
В письме к подруге, помеченном первыми числами января 1796 года, Жозефина поражающе откровенна:
«Милый друг!
Хотят, чтобы я снова вышла замуж. Все мои друзья советуют мне это, тетушка почти приказывает, и дети мои упрашивают меня о том же.
Почему вы не здесь? Вы бы подали мне совет в этом важном деле, уверили бы меня, что я не могу отказаться от союза, который разрешит трудности теперешнего моего положения. Ваша дружба, которою я столько раз уже пользовалась, придала бы вам прозорливости относительно моих интересов, и я решилась бы без колебаний, как только бы вы высказались.
Вы видели у меня генерала Бонапарта. Вот он-то и хочет заменить отца сиротам Александра Богарне и мужа его вдове. "Любите ли вы его?" – спросите вы меня. Нет. "Он вам противен?" – Нет, но я нахожусь в том равнодушном состоянии, которое мне не нравится и которое люди набожные считают худшим в деле религии.
