Со всех сторон бежали люди. Яцек стряхнул оцепенение и тоже поспешил туда.
Жуга лежал, тяжело дыша, крепко прижимая к себе девочку. Из разбитого носа его текла кровь. Завидев Яцека, он кивнул и попытался сесть.
– Ты цел? – обеспокоенно спросил звонарь.
– Вроде… – прохрипел Жуга, откашлялся, сел и поморщился. – Нога вот только…
Он осторожно поставил девочку на ноги, отряхнул на ней простое саржевое платьице. Хмуро оглядел растерянные, бледные лица столпившихся вокруг горожан.
– Чей ребёнок?
Люди молчали. Жуга уже хотел повторить свой вопрос, но вовремя сообразил, что его опять не понимают.
– Чья девочка? – коверкая слова, спросил он по-немецки.
– Это Магда, – дрожащим голосом сказала какая-то женщина, – прачки Анны-Марии дочка… Господи боже! Давайте я отведу её домой.
Жуга встал, поморщился, ступив на больную ногу. Поглядел на обломки лесов. Девочка стояла рядом, доверчиво держа его за руку тёплой ладошкой, не хотела отпускать.
– Хорошо, – кивнул он.
Девочку увели. Люди потихоньку расходились, обсуждая происшествие, и вскоре на площади остались только Яцек и Жуга.
– У тебя кровь течёт, – сказал Яцек.
– Да? – Жуга осторожно потрогал распухший нос. – А, верно… Тут есть где умыться? Колодец какой-нибудь там…
– Вот что, – предложил Яцек. – Я тут неподалёку живу, вон в том доме. Пошли ко мне. Тебе всё равно пока идти некуда.
Жуга помолчал, задумчиво глядя на испачканные кровью пальцы. Кивнул.
– Что ж, пошли, пожалуй.
* * *
Яцек обитал под крышей высокого каменного дома, что принадлежал вдове пекаря Эриха Мютцеля, Гертруде Мютцель. Сама хозяйка, дородная женщина почтенных лет, занимала второй этаж. Третий этаж и мансарды сдавались внаём. Внизу была пекарня. Яцек и Жуга вошли и поднялись наверх.
– Садись. – Яцек кивнул в сторону кровати и потащил с полки большой фаянсовый кувшин. – Я сейчас за водой сбегаю.
Жуга сел и огляделся.
Низкая, но довольно длинная комната, где двух стен не было вовсе – лишь скошенный на угол потолок, – была обставлена просто: стол, стул, застеленная одеялом шаткая кровать, шкаф для одежды и большой, окованный железными полосами сундук с пожитками. В углу, на колченогой табуретке примостился таз для умывания. На столе, в закапанной воском бутыли торчал огарок свечи. Справа углом выпирала из стены печная труба. Окно вело на крышу.
– Я и не знал, что на чердаке можно жить, – сказал Жуга, когда Яцек вернулся. – Сколько ты платишь хозяйке?
– За мансарду? – Яцек поставил кувшин на стол и вытер руки о штаны. – Талер в месяц.
– Ну, это не деньги…
– Так ведь и это не жильё, – грустно улыбнулся тот. – Летом жарко, зимой холодно, если только печь в пекарне не топят. Готовить, опять же, негде.
Жуга стянул рубаху, нагнулся над тазом, подставил сложенные лодочкой ладони: «Лей». Долго, фыркая, умывался, вытерся протянутым полотенцем. Вода в тазу порозовела.
Яцек во все глаза смотрел на спину Жуги, где изгибался неровной дугой рваный белый шрам.
– Это откуда?
Жуга поморщился, отмахнулся досадливо:
– Дело прошлое… Скажи-ка лучше, где в Гаммельне жильё подешевле найти можно?
– Надолго? – оживился Яцек.
– Не знаю. – Жуга пожал плечами. – На месяц-другой.
Яцек потёр подбородок, оглядел мансарду.
– Если хочешь, живи пока у меня. Платить за комнату вдвое меньше, а кровать вторую у хозяйки попросим. Вещи твои где?
– Да мешок у меня только, в аптеке у Готлиба остался. – Жуга подошёл к окну, выглянул наружу. – Подумать надо.
