– Ты ещё и поёшь?
Вайда прищурился хитро:
– А то!
– Ну-ну… – Жуга с сомнением потёр подбородок.
– Сомневаешься? – усмехнулся рифмач. Струна натянулась, зазвучала басовито. Вайда взялся за вторую. – Сам посуди: как петь с таким зубом, да ещё и по морозу? Тут уж, брат, я тебе скажу, не до песен.
– А теперь?
– А теперь совсем другое дело. Отчего ж не спеть? – Он смолк, задумчиво глядя в огонь. Нахмурился, бездумно перебирая струны.
– Про что петь будешь? – полюбопытствовал Жуга.
– А? – встрепенулся рифмач. – Вот про него. – Он кивнул на костёр и снова помрачнел. – Есть одна старая песня, не очень, правда, старая. Начало у неё весёлое, а вот конец… Впрочем, слушай.
Вайда тронул струны. Полилась мелодия, вроде не грустная, но такая, словно Вайда боялся громко играть, словно кто-то прятался за деревом, подслушивая. Струны пели мягко, упругим чистым перебором, и Жуга упустил миг, когда в музыку вплелись рифмованные строки:
Коль заблудился ты в лесу,
Глухая полночь на носу
И волки сходят с гор,
Спокоен будь: не тратя слов,
Насобирай побольше дров
И разведи костёр.
Когда застанет дождь в пути,
Не знаешь ты, куда идти,
Но коль твой нож остёр,
Ты завернись плотнее в плащ,
Нарежь ветвей, построй шалаш
И разведи костёр.
Когда на землю ляжет снег
И солнце свой замедлит бег,
Забыв согреть простор;
Когда вокруг метёт метель
И лишь сугроб – твоя постель,
То лучший друг – костёр.
Когда горит в ночи окно,
Искрится старое вино,
Кипит весёлый спор,
Забудь свои обиды, друг,
Спеши скорей в тот тесный круг,
Где правит бал костёр.
Огонь не добрый и не злой,
Но плоть становится золой —
Суд королевский скор:
Тому, кто хочет быть собой
И жизнь прожить с прямой спиной,
Один путь – на костёр…
Песня кончилась. Некоторое время оба молчали.
– Красиво, – наконец сказал Жуга. – Только как-то… жестоко.
– Какая жизнь, такие и песни, – вздохнул Вайда, пряча инструмент обратно в бархат. – Ладно, давай спать.
Развернули одеяла. Жуга подбросил дров и передвинул костёр в сторону. Смёл оставшиеся угли. Закутавшись плотнее, оба улеглись на прогретом пятачке земли, время от времени поворачиваясь с боку на бок, когда слишком припекало, и вскоре заснули.
* * *
Среди ночи Жуга вдруг проснулся. Царила полная тишина. Снегопад прекратился, лишь одеяла у обоих были запорошены тонкой белой пеленой. Травник сел и зябко поёжился. Огляделся.
Верховой полночный ветер расчистил небо, открыв бледный растущий месяц и густую россыпь звёзд. Через небосвод от края до края дымчатой белой лентой тянулся Чумацкий шлях. Костёр почти погас, лишь тлели, догорая, угольки. Жуга пощупал землю под собою – та была ещё тёплой. Спать не хотелось, наоборот, голова была ясная до звона в ушах. На душе было странно и тревожно. Непонятно откуда накатило чувство потери. Вот только… потери чего?
Он зевнул, привстал, расправил и набросил на плечи одеяло. Огляделся в поисках шляпы. Смятая и скомканная, та отыскалась в изголовье, Жуга расправил её и нахлобучил на голову. Во сне холод почему-то не так донимал, зато теперь проснувшееся тело срочно требовало тепла – тепла или движения: вдруг накатила резкая неуёмная дрожь.
– Спишь, Вайда? – вполголоса окликнул Жуга. Тот не ответил, и Жуга нахмурился.
Что-то было не так, и через миг Жуга понял, что именно.
Слишком уж тихо было вокруг.
Он опустился на колени и тронул друга за плечо.
– Рифмач, – снова позвал он. – Рифмач, очнись! Рифмач!
