– Я, возможно, покажусь тебе очень плохой, но меня это не волнует. – Надула губы Анна. – Мне хочется быть с тобой.
– Мне тоже. Прости, связь сейчас оборвётся. Я люблю тебя, родная моя.
– Я тоже… – Анна запнулась, голограмма исчезла. Пол ночи не могла потом уснуть. Лежала, обняв подушку, слушала ночные вздохи реки, воркование гленков, журчание воды меж свай. Под утро река начала вздыхать протяжно и громко: обычное явление для кортианских равнинных рек, но с непривычки немного тревожное. Анна вышла на террасу, постояла, кутаясь в плед, глядя на то, как мерцает сквозь лёгкий, прозрачный туман водная гладь, и только когда продрогла, вернулась к себе и, наконец, уснула.
Проснулась после обеда, Ош уже сходил на местный рынок и принёс фрукты, напиток и жареную рыбу. Мелкие ящерки деловито копались в иле у свай, время от времени замирали, громко и тоненько свистели и снова принимались за своё увлекательное занятие. По реке медленно плыл плот, и мероканские подростки с помощью сетей ловили креветок. Взрослые спали – был час полуденной жары, когда под солнце рисковали выходить только бесстрашные мероканские дети. Даже их вечные спутники, собаки, предпочитали дремать в тени, под сваями или кустарником. Анна искупалась, тщетно пытаясь соблазнить на это Оша, предпочитавшего прохладу, и только к вечеру, когда спала жара, они отправились в дальнейший путь.
Монорельс, перекинувшись через широкую, но мелкую речку, вонзился в джунгли, по прямой пронзая их тысячекилометровый массив. Практически сразу густые кроны папоротников скрыли солнце, и монорельс засветился в полумраке таинственным струящимся светом; заметно стало и мерцание защитного поля, словно какой-то полупрозрачный тоннель. Места были совершенно дикие. Гигантские папоротники, тесно увитые лианами и мхами, заросшие эпифитами и увешанные их цветами и плодами, стеной стояли вокруг. Со стволов папоротников, уже давно погибших, но не способных упасть – так тесно росли их собратья, – свешивались огромные сумеречные цветы, роняющие росу и серебряную пыльцу в подлесок, такой густой, что пробраться сквозь него, наверное, не помогло бы даже мачете. Круглые лимонные листочки, синие цветы, красные ягоды… Иногда подлесок колыхался, указывая на движение какого-то осторожного существа, которое не хочет быть замеченным; а один раз Анна и Ош смогли во всей красе наблюдать местного хищника: он сидел на стволе почти упавшего папоротника и смотрел на них злыми жёлтыми глазами. Что-то среднее между ягуаром и гепардом, гладкий, мускулистый, с длинными лапами, гибким изящным телом и удлиненной благородной мордой, с густым, гладким мехом, почти того же лимонного цвета, что и листва подлеска. Анна долго ещё чувствовала на себе его недобрый взгляд, слишком умный и безжалостный, чтобы просто его забыть. Даже спросила Оша, насколько надёжно силовое поле, и тот ответил, что Г’норм его не одолеет.
– Давно хотела спросить, почему некоторые названия животных на Корте произносятся, как имена?
– Потому, что это и есть имена. У кортиан имеются культовые животные, вроде вот этого Г’норма, Т’валва, рыб Т’ганьи, названия которых – это имена собственные, и пишутся с большой буквы. А ортодоксальные кортиане до сих пор, говоря вслух об этих животных, делают рукой жест вежливости, вот так, – Ош изобразил, – чтобы выразить своё уважение.
– Прикольно. А откуда ты столько знаешь о Корте, ты ведь не был здесь никогда?
