Федор Василич вздохнул и ссутулился, опустив голову.
– Вот и еще один журавль понес солдатскую душу на родную сторонушку. Эх, война проклятущая! Сколько же еще таких журавушек отправится в родные места? Эх, жизня!.. – откуда-то со стороны донесся голос. – Ну, а если бы комбат знал, что батя прибыл, неужто бы отца в бой не пустил? При себе стал бы держать, да?
– Мы не знаем, что у комбата на уме, – пожал плечами Федор Василич. – Всё же отец, но в то же время он – солдат…
Замолчал и опять пожал плечами. Достал кисет. Неторопливо скрутил цигарку. Прикурил. Несколько раз затянулся и протянул Мокеичу.
– На, друг, покури, – глухо сказал он и прислушался к нарастающему гулу канонады. – О, наши лупят по фашистам – аж земля дрожит. А потом, наверное, и мы тронемся. Дело к этому идет…
И взглянул в темное небо.
– Скорее бы, – сказал Мокеич и, обжигаясь, торопливо стал затягиваться, а сам нет-нет, но поглядывал то в сторону леска, откуда доносился рокот танков, то в сторону немецких окоп, откуда слышны были разрывы снарядов, и взлетала черная земля вперемешку с комьями снега, почти незаметная на фоне темного низкого неба. – Не люблю ждать. Скорее бы…
Он повторил, покрутил в руке небольшой тлеющий окурок и сунул его Петьке, который стал быстро затягиваться едким дымом.
В окоп скатился взводный. Следом юркнул Корней Мохов, чуть было не свалился на спину Порфирия Мокеича. Чертыхнулся, подхватил упавший автомат и бросился к блиндажу. Взводный помотал головой. Схватился рукой за каску. Голова дергалась – это после контузии. Долго смотрел на солдат, сидевших в окопе, словно хотел что-то сказать или спросить, но не стал, а взглянул с недоумением на Петьку и следом рявкнул.
– Никандров, почему у старшины не заменил ватник? Сколько можно говорить, а?
Сказал, а взгляд колючий до озноба.
– Так это же… – Петька запнулся и развел руки в стороны. – Это… Я несколько померил, а рукава до локтей. Как же воевать-то буду? Старшина сказал, что подберет для меня и притащит. Видать, не может найти.
Сказал и снова развел руками.
Взводный нахмурился. Опять посмотрел на него. Скрипнул зубами. Погрозил кулаком. Поднял голову, взгляд в небо, а потом прислушался к гулу.
– Скоро в атаку двинем, – сказал он, и задергалась щека, в оскале открывая рот, и взводный тут же схватился за нее. – Петров, Шорсткин, не высовывайтесь. Отстрелят голову, как жить будете? А ты чего раскорячился посреди окопа? – он рявкнул на солдата, который сидел, что-то разыскивая в вещмешке. – Не на базаре сидишь. Сдвинься! Приготовьтесь, бойцы. После артподготовки пойдем. По сигналу красной ракеты поднимайтесь. И не высовывайтесь раньше времени, не подставляйтесь! В бою каждый солдат на вес золота. Кто видел, где расположился взвод Малинина, который на подмогу прислали? По левому краю, говорите?.. – он махнул рукой и заторопился в ту сторону, крикнув снова: – Готовьтесь к атаке, бойцы. Ждите ракету. Ждите!
И, продолжая скалиться, снова схватился за щеку и, пригибаясь, по окопу заторопился в сторону леска.
Из блиндажа выскользнул политрук. Двинулся вслед за взводным, но остановился возле солдат. Задумчиво взглянул, а потом улыбнулся.
– Ну, бойцы, держитесь, – хрипловато-простуженным голосом сказал он. – Прошло то время, когда мы отступали. Пора в обратную дорогу пускаться. Всё, ждите ракету. Теперь будем гнать фашистов с нашей земли-матушки. В шею гнать, чтобы никогда к нам не совались. Нас не победить, потому что мы…
