Журнал «Юность» №01/2024 - страница 11

– Подскажи, к кому попроситься переночевать можно? На пару дней.

– А наличные есть? – хитро прищурился парень.

– Есть.

Прошаренный Илюха действительно сунул мне несколько купюр под подкладку шляпы. Хорошо, что я не выкинул ее, когда вышел с поезда.

– Тогда у меня можешь перекантоваться. Нужник на улице, сразу говорю. Деньги вперед.

Я протянул ему пятитысячную, и парень ловко спрятал ее в карман.

– Как тебя зовут-то, художник?

– Егор.

– Ну, здорово, Ягорушка. Я Димас. – Он протянул мне загорелую ладонь со следами машинной смазки.

Мы проехали еще несколько километров, и Димас лихо зарулил на обочину.

– Мне еще до райцентра махнуть надо, так что ты давай, погуляй немного. К вечеру приходи к дому с зелеными воротами. В палисаднике у меня два гладиолуса еще не отцвели – не заблудишься.

– Ты меня сейчас разыгрываешь? Какие гладиолусы?

Не то что мне было жаль денег, но, во-первых, оставаться на улице не хотелось. Во-вторых, было тупо обидно за развод.

– Ой, да не мороси ты. Спросишь в деревне, где Димас Соколов живет, – тебе любой пес дорогу покажет.

– А сейчас куда идти?

– По той тропке спустишься. В реку упрешься, там разберешься. Лан, некогда мне.

Димас практически вытолкнул меня из салона, и машина, взвизгнув шинами, умчалась. В первую секунду я спохватился, что не обратил внимания на номер, но потом махнул рукой.

Тропинка, застеленная прелой листвой, ныряла в чащу леса. Плотный влажный воздух был наполнен едва уловимыми звуками: шорохами, легким треском, вскриками птиц. Но жутко не было. Только обострились чувства и подстегивало азартное любопытство. По сторонам росли грибы. Мои микологические познания начинались и заканчивались в Амстердаме, поэтому сейчас я узнал только мухоморы. Их жирные крапчатые шляпы весело разбавляли охристо-зеленую палитру леса. Я настолько проникся величавым безразличием леса, что разочарованно усмехнулся, когда лес поредел и вместо избушки с частоколом, увешанным черепами, впереди показалась река.

Но это зрелище было еще сильнее.

Берег, на котором я стоял, порос изумрудной плюшевой травой. А напротив отвесно поднимались скалы, демонстрируя пласты породы. Сотни серых, коричневых, охристых оттенков переплетались в природной облицовке огромной стены. У меня закружилась голова от их многообразия и гармонии. То там, то здесь на утесах виднелись деревья с причудливо изогнутыми стволами и раскидистыми кронами. Стальное зеркало реки отражало пасмурное небо, и лишь мелкая ртутная рябь изредка пробегала по ней. Я невольно прикоснулся к рюкзаку, в котором лежала упаковка лировских карандашей двадцати четырех несчастных оттенков.

Пока я разглядывал природные краски, на поверхности реки показался небольшой паром. Он легко, как игрушечный, скользил по поверхности. Я спустился с холма и двинулся к реке.

На пароме стоял крепкий высокий старик в лисьей шапке, с которой свисал хвост. Он отталкивался от дна шестом, двигая посудину к берегу. Наконец дощатая палуба мягко уткнулась в песок.

– Здравствуйте! – громко сказал я.

Но паромщик не отреагировал, так и продолжая опираться на шест. «Может, глухонемой», – подумал я, почему-то вспомнив могучего тургеневского Герасима.

– А Набережный Утес на той стороне? – решил задать я контрольный вопрос.

– Ну чего орешь-то? – спокойно ответил дед, степенно разгибаясь и ставя шест в подставку. – Садись. Скоро обратно пойдем, коли тебе в Набережный.