Журнал «Юность» №01/2025 - страница 7

В кроссовках хлюпало.

– Идиот… Какой же идиот… – клял я себя, идя к пруду.

Коробок я швырнул в ближайшие кусты, и он, проверещав сверчком, сгинул там.

Не раздеваясь, вошел в воду, после прогулки в мокрой одежде похожей на парное молоко. По воде плыл туман. То и дело плескала рыба, и звук этот в ночной тишине был громким, как оклик.

Когда я возвращался домой, меня колотила дрожь – смесь действия утреннего холода и недавней близости пропитанной керосином одежды к корчащимся в пламени спичкам. И где-то тут, сотрясаемый дрожью, я вдруг почувствовал, что в груди у меня обычное человеческое сердце, а не покрытый инеем кокон, из которого вылетают через глаза, уши, рот невидимые пчелы. Нет, там что-то совсем не особенное, совсем обычное, теплое, мягкое, нежное, как щенок, котенок, дыхание ребенка, что-то простое, как цветок пустырника или малек. Не ледяное, нет, не пустое, не бесцветное. И не надо фантазировать о его гибели. Не надо.

Он ревновал ее постоянно. И она, надо сказать, постоянно давала для этого поводы. Задерживалась на работе, уходила к подруге посидеть, а потом внезапно присылала сообщение, что останется у нее на ночь, и не отвечала на звонки до самого утра. Придя домой, говорила, что отключила у телефона звук и спрятала его в сумку.

Он не верил. Укладывал спать дочь, трясущимися руками выключал свет и не спал всю ночь.

Она приходила наутро с кругами под глазами и ложилась спать. Дочь, проснувшись, прибегала к ней в кровать и играла в игры на ее телефоне, где в мессенджере были отмечены непрочитанные сообщения, а на значке с трубкой красовались цифры от пятнадцать до пятидесяти. В зависимости от того, сколько раз он звонил ей за ночь.

– Только звук не включай, – говорила мать дочери и засыпала.

Дочка некоторое время играла, потом телефон падал из ее рук, и она засыпала рядом с матерью.

Он сидел на кухне под работающим телевизором, смотрел на свои сжатые в замок руки.

На плите стоял чайник, и из его носика бил в потолок матовый поток раскаленного пара. Кухня напоминала парилку, но он не замечал этого. Вдыхал, крутил шеей, подкоркой ощущая, что тяжело дышится, но не делая ни малейшей попытки понять почему.

Обычный чайник выкипает примерно за три часа.

Дочь просыпалась первой, проходила на кухню, выключала газ, прижималась к руке отца.

– Я выспалась, – говорила и снова шла играть в телефон рядом с матерью.

Потом просыпалась она.

– Какая духота, – говорила. – Наверное, к грозе.

Поправляла ослабевшей рукой волосы, моргала, залипая с закрытыми глазами. Не зевала. Она вообще не умела зевать.

Приходила на кухню, приподнимала чайник. В чайнике оставалось воды ровно на одну чашку. Заваривала себе кофе. Смотрела в окно. Сразу за окном была помойка, но дальше с высоты седьмого этажа открывался вид почти бесконечный на реку, многоэтажки и лес сразу за ними. Лес не кончался нигде и продолжался до самого горизонта. Она знала, что за горизонтом лес не кончается тоже.

Он начинал будничные расспросы: «Где была? С кем? Почему не отвечала на звонки?»

Она отвечала. Всегда одинаково. Он выучил все ответы и все равно спрашивал, не мог не спрашивать.

В конце допроса произносил фразу, в которой из года в год не менялось ни буквы, ни интонации:

– Почему же мне кажется, что ты врешь?..

Потом он обычно поднимался и уходил из кухни. А она, пожав плечами, допивала в тишине, телевизор она выключала, свой кофе.