Журнал «Юность» №02/2024 - страница 16

По городу ехали медленно, то и дело дорогу преграждали руины, завалы снега, иногда глубокие воронки от взрывов или замершие на рельсах обесточенные трамваи. Длинные, мрачные, они невольно напоминали Евдокии огромных уснувших бегемотов. Их металлические туши были занесены снегом, и думалось, что трамваи замерли навсегда. В этой тьме, в воющей стуже, в мертвенной усталости блокадного Ленинграда казалось невозможным вновь услышать когда-нибудь веселый трамвайный звонок.

Евдокия видела, как над высоким бортом грузовика проплывают здания, в окнах которых не было и отблеска света. Она смотрела на опрокинутые их стены, на развороченные внутренности… На какой-то из улиц дом горел. Видимо, его еще не потушили после ночного налета. И в отсвете пламени можно было рассмотреть в разоренной квартире на высоте пятого этажа покореженную металлическую кровать, нависшую ножками над пропастью разверстого пола, а над ней, на стене, – картину.

Грузовик остановился. Евдокия вытянула шею, выглянула из-за борта. Из кабины, хлопнув дверцей, выпрыгнул однорукий и заговорил с военным патрулем, снова щедро снабжая свою речь матерком. Солдаты рассматривали бумаги, которые он им подал. Потом один из них подошел к грузовику, встал на колесо и заглянул в кузов сначала той машины, где ехала Евдокия, а потом другой. Через минуту грузовики тронулись с места.

Время, по ощущениям, уже приближалось к девяти утра, но декабрьская ночь очень неохотно уступала место серому дню. Людей на улицах прибавилось. Кто-то с бидончиком в руке медленно, сберегая силы, шел за водой к невской полынье, кто-то брел среди сугробов и тащил за собой саночки. На них могли лежать обломки досок или мебели – блокадные дрова, мог ехать истощенный, больше похожий на подростка, взрослый человек, редко – ребенок, укутанный по самые глаза в шерстяные платки. Но обычно на таких саночках везли в никуда что-то длинное, тонкое, увязанное, как мумия, в простыню… Вот Евдокия увидела, как высокий, одетый в черное пальто старик, что, едва переставляя ноги, продвигался по улице, вдруг остановился, покачнулся и осел в снег. Грузовик ехал дальше, но она даже привстала, чтобы проследить, как к упавшему подошли люди, склонились над ним, а потом все разом побрели дальше.

Змеиными хвостами струились очереди у хлебных лавок. Тоскливо, словно волчица, завывала вьюга. Глухо, по-тигриному, рычали моторы грузовиков.

Евдокия не всегда узнавала городской район, по которому они ехали. А уж пригород, где машины остановились, был и вовсе ей незнаком. Женщины, помогая друг другу спуститься, принялись выбираться из кузова. Однорукий и тут командовал, суетился и уже начинал раздражать своей какой-то подозрительно сытой активностью, особенно выделяющейся на фоне медленной тишины выстроившихся в вереницу женщин, одетых в изношенные пальто и фуфайки. Евдокия обратила внимание на одну из них: в приталенном плюшевом жакетике, в коротких ботиках, из которых торчали высокие шерстяные носки. Из-под толстого клетчатого платка, повязанного на голову, выглядывал край пожелтевшей кружевной косынки, на руках – в контраст всему этому неуместному изяществу – толстые, самошитые рукавицы. А еще при ней была низенькая детская коляска, поставленная на полозья. Женщина почувствовала взгляд Евдокии, подняла на нее провалившиеся слезящиеся глаза.