Журнал «Юность» №03/2023 - страница 16

– Ты, ты все разрушила сама.

И тогда стало совсем плохо.

Триппер, триммер, таймер боли был больше похож на нас, сжигающих мосты, сжигающих друг друга, на него, толкающего меня к брату, ко всем мужчинам сразу, раздевающего меня для всех, кидающегося словами:

«Возьмите, подданные, я душой велик и сердцем чист, на, возьмите кусочек своего правителя через жену его, потому что она – это я и я – это она».

«Только где ее чистота, – отвечали ему, – разве ты велик, раз так прощаешь, ты уже больше не она, а может, она – это и ты, да не только; и откуда знаешь, что чиста, ведь столько прожила она с другим, ведь стала общей».

И так.

Поверить он не смог. Он предал.

Когда Рома потушил солнце, мне осталось лишь обуглить и сбросить верхний слой, слой любви, слой страданий, сбросить и больше не показывать его никому. Я и не показывала. Приняла несправедливость. Очистилась от скверны, освободила себя от него, невиновной зашла в агни-огонь; и в долгожданную мокшу.

Вещи мы брать не стали. Когда уходили, закрыли все окна, заклеили двери, освободили муравьев – бесчеловечно было бы бежать без них; да и не попрощались, не посчитали нужным.

На улице наконец не пахло, а на улице наконец взошло другое солнце; а на улице мы с Л. уходили дальше и дальше в лес, и даже муравьиный бог не знал, что будет там, за горизонтом надежды; а она, эта надежда, все росла и росла.

Сорок девять – это семь семерок. Я всегда считал семерками жизнь и особенно внимательно относился к тем годам в своей жизни, которые были цифре семь кратны. Первая моя семерка была чудесна, вторая несколько хуже. Третья так себе. Начиная с четвертой жизнь взметнулась, а потом все ухнуло куда-то вниз, да так там и осталось. Но на сорок девять я себя все равно не ощущал. Лет накопил, а ума и денег нисколько. У Цветаевой, кажется, есть стишок про легкомыслие, милый грех, милый спутник и враг мой милый – так это все про меня. И, в сущности, именно легкомыслие и довело меня до того состояния, в котором я теперь оказался. Плюс неумеренное любопытство. Два моих скользких конька.

Я таращился всю дорогу по сторонам, а подобравшая меня машина все ехала и ехала – мимо заснеженных гор, рек, ручьев, еще не вскрывшихся озер, черных елок, деревушек, одиноких домов, горнолыжных трасс, отелей, отреставрированных или полуразрушенных средневековых замков, и мне ужасно нравилась эта картина. Она была чем-то похожа на волшебную страну из сказки про девочку Элли. Водитель мой, к счастью, ни о чем не спрашивал. Ему было достаточно того, что он обругал меня на неизвестном мне наречии, а потом сжалился и увез от цыган. Кто он был по национальности, я не понял. Номера у трейлера значились испанские, но когда я попробовал заговорить на языке этой страны, он отрицательно помотал головой. Может, каталонец был, а может, баск, но мне так нравилась большая, послушная машина и этот невозмутимый добрый человек, что я был готов ехать с ним куда угодно по дорожному покрытию сквозь земное пространство.