– Твоя мама всегда была такой хорошей девочкой, – рассказывала тетя Фи. – Я до сих пор многого не понимаю. Если хочешь о чем-нибудь расспросить меня, то давай.
– Если ты ничего не понимаешь, – сказал я с полным ртом, – то зачем мне спрашивать?
– Сначала проглоти, а потом рассуждай, дружок!
Я проглотил все, что было во рту, и громко икнул.
– Ты что, совсем дикарь, Томми? – спросила она.
– Нет. А зовут меня Томас.
– Мне все время кажется, что ты диковатый.
Я так резко вынул ноги из таза, что забрызгал тетю Фи. Она весело рассмеялась. Удивительный человек – веселится в самые неожиданные моменты, именно тогда, когда думаешь: вот теперь она рассердится уже всерьез.
По дороге домой я встретил Пита Звана. Нельзя сказать, чтобы он выглядел по-воскресному, хотя одет был очень аккуратно. Впрочем, в школу он одевался тоже аккуратно.
– Да это же Пит Зван! – сказал я.
В его глазах не было ни радости от встречи, ни удивления.
– Здравствуй, Томас, – сказал он.
Томасом меня называет только папа. Теперь, когда Зван тоже назвал меня Томасом, мне показалось, что он взрослый.
– Я только что слопал кусок «Наполеона», – сказал я. – У тети Фи.
Он не удивился. Я показал ему мисочку.
– В ней застывшая подливка, – сказал я. – Морозу конца не видно, да? Кстати, что же такое «зимний лед»?
– Это вроде полярного льда. Толщиной сантиметров двадцать. На Южном полюсе есть лед, образовавшийся несколько веков назад.
– А что ты делаешь на улице?
– Иду по ней.
– А куда ты идешь?
– Не куда, а откуда.
На длинной и холодной Ван Ваустрат я увидел голую шею Пита Звана и воротничок его белоснежной рубашки; воротничок выглядел потертым, там и сям малюсенькие дырочки, но все же Пит Зван, несомненно, был мальчиком из хорошей семьи. Я знал от Олли Вилдемана, что Пит Зван живет в богатом доме на Ветерингсханс. Мне очень хотелось бы побывать в таком доме. Но мы с одноклассниками редко ходили друг к другу в гости – точнее сказать, никогда.
– Мой папа пишет книгу, – сказал я.
– Да, – ответил Пит Зван, – я знаю, что он пишет книги.
– Откуда ты знаешь? Ведь они нигде не продаются, его книги, – это толстые тетради у нас дома.
– Слухом земля полнится.
– Ты тоже хочешь писать книги? – спросил я.
– Пока не знаю. Может быть.
– Почему ты пока не знаешь?
– Чтобы написать книгу, надо много всего повидать и пережить, – сказал он.
– А что надо повидать и пережить?
– Много всего, Томас.
– Терпеть не могу воскресенье, по воскресеньям становишься таким заторможенным…
– По-твоему, я заторможенный?
– Нет. А я?
Он взглянул мне в глаза. Он никогда не улыбался.
– Ладно, пока!
– До свиданья, Томас. Смотри не урони миску.
Я подбросил миску и ловко ее поймал. Он наконец-то засмеялся – тихо-тихо, едва слышно.
Я пошел дальше, он пошел дальше. Я пошел домой, он – в сторону Амстердам-Зёйд. Я обернулся и посмотрел ему вслед. Пит Зван шел по улице такой одинокий. Он тоже обернулся и увидел, что я иду по улице такой одинокий.
