Мой старинный приятель по госпиталю – Дадж Барк, был жутко рад меня видеть и уговаривал остаться на вечер у него, поговорить и прикончить бутылку-другую. Я как можно более вежливо отказался, сославшись на ещё предстоящие мне хлопоты. Дадж откровенно расстроился и шутливо намекнул что «кое-кто» зазнался. Он заламывал руки, в наигранном отчаянии, поднимал глаза к небесам, спрашивая Богов, за что ему достался в друзья такой черствый сухарь как я.
Провожая меня позже, он всё-таки всучил пару бутылок красного сухого из Сандира и объемный бутыль яблочного дистиллята, на дальнюю дорожку. Дезинфекция – любимое слово Даджа, когда речь заходит о хирургии или о дружеской посиделке.
Тем же днём я написал родителям. Они семь лет уж как переехали жить в южное поместье, на западе Нагеруды. Мама писала что отец наконец-то сел работать над своим сборником записок о Стеклянной Войне, а сама она открыла школу для детей, при местном храме Двуликого. В своём письме я просил ее не переживать и называл наш поход не более чем исследовательской поездкой.
Кстати, в храм тоже надо было успеть зайти. Ненадолго я заскочил в нашу с Э`тери комнату, под крышей таверны, чтобы оставить вещи. Гассиду в комнате я разумеется не застал. Бросил обмундирование на кровать, а инструменты и препараты запихнул поглубже под неё.
Уже налегке, я пересек рыночную площадь и кривыми торговыми улочками вышел к большому старому парку. Он граничит с Тонкой горой, одной из трёх скал окружающих Спиринг. В глубине парка, вплотную к горе и находится храм Двуликого.
У входа в храм, в тени раскидистых хвойных вязов, в любое время года женщины продавали цветы, а рядом всегда отирались стайки мальчишек-попрошаек.
Я купил три горных гловера у пожилой торговки-цветочницы, бросил по мелкой монете двум самым прытким из попрошаек и вошёл в храмовые врата.
Меня всегда успокаивали тишина и величие этого места. Огромной высоты сводчатые потолки придавали любым звукам неповторимый оттенок. Массивные металлические колонны, стоявшие по периметру стен, были полыми внутри и покрытыми текстами из Его бытия. Служители время от времени отбивали удары по каждой из них и густой приятный гул растекался под сводами.
На своём месте был и Он сам, вернее Его статуя. Высокая каменная фигура Двуликого Бога сидела у подножия скалы, которая служила храму дальней стеной. Лицо, обращенное ко входу, было спокойно и приветливо. Второе, по традиции, было сокрыто в камне скалы. Его руки лежали на коленях, ладонями вверх.
Рядом стояла жаровня на металлической треноге, в которой мне нужно было сжечь листок пергамента. На нём я предварительно написал всё, чего опасаюсь и всё то, чего желаю. После – положить на правую ладонь цветы, а на левую высыпать пепел оставшийся от пергамента.
Всё как тогда, в далеком детстве.
***
Утром назначенного дня мы вышли из порта Спиринг.
Капитан Двалти закурил трофейную восточную трубку только после того, как шпиль городской ратуши пропал из вида.
– Господин Даммерс, вы вполне можете занять пустующую каюту под свою лабораторию,– прогудел он, – однако вам придётся делить ее с нашим всезнайкой.
– Благодарю, капитан. Прямо сейчас начну обустраивать ее, – с энтузиазмом отреагировал я.
– Я буду у себя в каюте и до ужина не стоит меня беспокоить, – заметил капитан напоследок. Пыхтя трубкой себе в усы, он важно удалился.
Э`тери раздула щеки и выпучила глаза, пародируя капитана «– Господин Даммерс!» Глаза её смеялись: – Похоже этот дядька тебя уважает.
