Король гоблинов раздраженно хмыкнул.
– Этого я обещать не стану. Тебе известно, против кого ты играешь.
Я поежилась.
– Тем не менее, – продолжал он, – я проявлю великодушие. Обещаю тебе одно и только одно: твои глаза будут открыты, но я оставляю за собой право затуманивать разум остальных, если мне так будет угодно.
Я кивнула в третий раз.
– Ох, Элизабет, – он покачал головой. – Какая же ты дурочка. Как легко мне доверяешься!
– Играю тем, что раздали.
– О, да. И по моим правилам. – Вновь сверкнули кончики зубов. – Будь осторожна, Элизабет. Смотри, как бы не предпочесть красивую ложь уродливой правде.
– Уродливое меня не пугает.
Он изучающе посмотрел на меня, и я заставила себя выдержать этот пристальный взгляд.
– Нет, – просто сказал он, – не пугает. – Король гоблинов расправил плечи. – До следующего полнолуния. – Он указал пальцем на луну в небе, и на его лице мне померещились стрелки часов. – Иначе потеряешь сестру навсегда.
– До следующего полнолуния, – повторила я.
Король гоблинов шагнул ближе, взял меня за подбородок. Я взглянула в его разноцветные глаза.
– Мне будет приятно играть с тобой, – низким голосом произнес он, а когда наклонился ко мне, мои губы обдало холодом его дыхания. – Viel Glück, Elisabeth[20].
* * *
– Лизель!
Оклик звучал глухо, словно из-подо льда или воды.
– Лизель! Лизель!
Я попыталась открыть глаза, но веки смерзлись. Наконец мне удалось разлепить один глаз и сквозь заиндевевшие ресницы увидеть быстро приближающуюся размытую фигуру.
– Ганс? – просипела я.
– Живая! – Он прижал ладонь к моей щеке, но я ощутила лишь легкое давление. – Господи, Лизель, что с тобой случилось?
Я не могла ответить на этот вопрос, а даже если и могла, то не хотела. Ганс подхватил меня на руки и понес в гостиницу.
Я не чувствовала ничего, кроме холода, – ни биения жизни, ни тепла, ни объятий Ганса, ни его ладони у меня под грудью. Я словно умерла. И лучше бы мне и вправду было умереть. Я пожертвовала сестрой ради брата. Опять. Я заслуживала смерти.
– Кете… – сказала я, но Ганс не услышал.
– Нужно перенести тебя в дом и поскорее согреть, – промолвил он. – Боже, Лизель, о чем только ты думала! Твои мать и брат с ума сходят. Йозеф даже пригрозил, что не поедет с маэстро Антониусом, пока ты не отыщешься.
– Кете… – снова прохрипела я.
– А отец – так тот вообще голову потерял. Не хотел бы я еще раз увидеть его таким пьяным.
Сколько времени прошло? В Роще гоблинов я провела не больше часа, максимум – двух.
– Как… как долго… – В горле саднило, голос осип как от долгого молчания.
– Трое суток. – За спокойным тоном Ганса скрывался подлинный страх. – Тебя не было трое суток. Йозеф выступал перед маэстро Антониусом три дня назад.
Три дня? Как такое возможно? Должно быть, Ганс преувеличивает!
Никакого обмана. Никаких уловок. Не отнимать моих воспоминаний, не мухлевать со временем. Король гоблинов уже нарушил свое обещание. Но разве он его давал? Обещаю тебе одно и только одно: твои глаза будут открыты. Мои глаза были открыты. Я все помнила.
– Кете… – выдавила я, но Ганс приложил палец к моим губам, заставив умолкнуть.
– Не надо разговаривать, Лизель. Я здесь, я о тебе позабочусь, – сказал он. – Не волнуйся, я позабочусь о вас всех.
* * *
Когда мы вернулись, в гостинице поднялось страшное волнение. Мама обнимала меня и плакала, хотя подобное изъявление чувств было для нее совсем нехарактерно. В морщинах на папином лице виднелись застарелые следы пьяных слез, а Йозеф – мой милый Зефферль – не сказал ни слова и лишь стиснул мою руку так, что побелели костяшки пальцев. И только Констанца стояла в стороне и буравила меня темными глазами. Моя сестра пропала, и виновата в этом я.
