Навстречу гостям из ближайшей к входу комнаты с распахнутой настежь дверью вышел, позевывая, угрюмого вида детина, выпрямился, смерил Валбура оценивающим взглядом и уставился на начальника.
– Заселяй, – сказал тот. – А то ты тут, смотрю, совсем заскучал.
– За что взяли? – без интереса уточнил сторож.
– Драку учинил. Человека обидел.
– Буйный, значит? – Сторож широко зевнул и оскалился. – Таких у меня нынче большинство.
– Пусть поживет пока.
– Как прикажете.
Они пошли по коридору.
Валбур почувствовал опасность. «Поживет пока» должно было, наверное, означать, за какую дверь его сейчас определят: где никого нет, где сидит какой-нибудь замухрышка или в кампанию серьезных мужиков вроде утренних налетчиков. Последнее соседство было бы забавно, но не смешно.
– Стой.
Сторож сперва открыл задвижку, заглянул в окошко, убедился в том, что по ту сторону все спокойно, и только тогда отодвинул массивную щеколду на двери.
– Заходи.
Запахи коридора не шли ни в какое сравнение с теми, что встретили его в этой забытой всеми конуре. Нагнувшись, Валбур с трудом протиснулся в пространство, лишенное света и стен. Луч, последовавший было за ним снаружи, оборвался, когда дверь захлопнулась, и он оказался окончательно отрезанным от внешнего мира. Один ли?
Вытянув вперед руки, двинулся ощупью туда, где ему померещилось пустое место. По пути обо что-то споткнулся.
– Потише тут, – сказал из тьмы недовольный голос. – Только засыпать начал…
– Прости, братец.
– Мой братец тебе в пасть не влезет, – огрызнулся невидимый собеседник.
За такие слова хотелось немедленно проучить наглеца, однако их, похоже, никто из посторонних не слышал, а значит, ответ за оскорбление остается на совести Валбура. У которого сейчас не было ни малейшего желания поднимать лишний шум.
Нащупав плохо струганные бревна, присел, повернулся к стене спиной и вытянул ноги. Только что радовался в веселой кампании новых друзей за праздничным столом, и вот, пожалуйста – сидит на полу среди кромешного мрака и жуткой вони. Нечего сказать, достойный конец насыщенного дня!
Рядом зашевелились.
– Разбудил, тогда рассказывай, – продолжал после паузы голос. Он был хриплый и принадлежал, вероятно, старику.
– Что рассказывать?
– Как там, на воле?
– Ночь.
– Говорят, зима.
– В смысле?.. А, ну да, не без этого. А ты тут давно что ли сидишь?
Голос не ответил. Закашлялся. Валбур почувствовал на колене чужую цепкую руку. Перехватил худую кисть, оторвал от себя.
– Сильный. Ты высидишь, – с некоторой завистью сказал голос. – А мне помирать пора. Ща посплю и помру.
– Погоди помирать. Кто сам-то будешь?
– Уж и не помню толком.
– Не бреши.
– С мое посидишь, имя свое забудешь.
– И за что тебя?
– А тебя?
– Фра’ниману одному рожу помял.
– Всегда мечтал…
– А чего сделал-то?
– Я-то? – Старик снова замолчал. – Правду сказал.
Валбур уже успел задуматься о своем, когда до него дошел смысл последних слов.
– Вот как! Это что же такая за правда, за которую сюда без сроку сажают?
– Да уж какая есть. Вернее, была.
– Не поведаешь?
– Как-нибудь в другой раз.
– Так ты же помирать, вроде, собирался.
– Я-то? Ну, да… Только знаешь что? Если я тебе скажу, а они узнают, что я тебе сказал, то и тебя уже отсюда никуда не выпустят. Согласен?
Вопрос повис в темноте. Валбур уже был не рад, что поддержал беседу с этим сумасшедшим. Потому что нет такой правды, за которую лишают свободы. Есть правда, за которую лишают жизни. Но не свободы. Может, у дикарей так и принято, да только не здесь. Тэвил! Мысли от такой вони сами путаться начинают.
